Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

Аура двойника восстановилась полностью и не выглядела теперь опасно тусклой. Меня только очень беспокоило то, что она оставалась все эти дни серого цвета. Это был цвет равнодушия, душевного надлома и апатии. Но с этим я пока ничего не мог поделать, и меня очень беспокоило то, что я никак не мог связаться со своим двойником с помощью мыслесвязи. По-прежнему мешала зеркальная стена – сфера, которая не пропускала в его сознание мой зов, и я понял, что в результате смирновских событий сознание двойника получило психическую травму, размеров которой я просто не мог осознать. Двойник оставался открытым для обычного общения и был закрыт во всех диапазонах сверхчувственного восприятия. Его дар каким-то образом закапсулировался, создав такую непробиваемую защиту, мощи которой я не мог себе представить.

С помощью обычных средств человеческого общения что я ему мог сказать? Представиться Ведуновым, почему-то оказавшимся в теле подростка? Попытаться слиться в оригиналом в единое целое? А как я мог это сделать, если даже моим попыткам связаться препятствовал зеркальный блок? Оригинал вполне мог не поверить незнакомому долговязому подростку, посчитать его слова не стоящими внимания, бреднями, мог прогнать.

Обдумав в последние дни эту проблему, я решил оставить своего двойника в покое, не говорить ему ничего о моем существовании и положиться во всем на целительное воздействие времени.

Светлана наведывалась в восемнадцатую палату почти каждый день и выходила оттуда со слезами на глазах. Притаившись где-нибудь в стороне, так, чтобы она не могла меня видеть, я с каким-то болезненным любопытством глядел на эту, ставшую для меня чужой, женщину. Конечно, я замечал, что она страдает, что ей приходится несладко во время посещения восемнадцатой палаты, но в моей душе почему-то не было ни капельки жалости. Если она даже вовремя спохватилась и оставила своего программиста, все равно теперь я не ощущал к этой женщине былого влечения. Любовь, сжигавшая меня долгих восемь лет, ушла безвозвратно.

В последний день перед самой выпиской меня ожидало еще одно, самое последнее потрясение. Я крутился внизу возле кастелянши, ожидая когда она освободится от своих дел и выдаст мне принесенную накануне Зоей Владимировной верхнюю одежду.

Распахнулась входная дверь и я увидел, как в коридор вошла Светлана. Она была не одна. Крепко держась за руку, рядом с ней шли дети.

Я замер и тут же забыл о своей одежде, которую протягивала мне кастелянша. Молча, с трудом удерживаясь, чтобы не подбежать, не поднять ребятишек на руки, я стоял, едва сдерживая слезы, вдруг подступившие к моим глазам.

Значит, не одна прилетела Светлана в Дудинку. А может быть, их привезла теща?

Я смотрел как все трое прошли по коридору и скрылись за дверью восемнадцатой палаты. Что я при этом чувствовал, я просто не могу объяснить. Любовь к детям, боль расставания – все сплелось в моей душе в один огромный клубок переживаний. Я стоял неподвижно, прижимая одежду к своей груди, пока меня не турнула сердитая кастелянша.

– Чего столбом встал на дороге? Отойди в сторону!

Может быть, дети помогут Юрке сбросить с себя настроение равнодушия ко всему, подумал я, поспешно натягивая на себя в своей палате костюм и собирая в хозяйственную сумку оставшиеся в тумбочке продукты, которые не успел сплавить соседям.

Все таки я не нашел в себе сил, чтобы покинуть больницу, пока мои ребятишки сидели у двойника. Я ждал, пристроившись на стуле у входа в нервное отделение, поминутно вставал и заглядывал в коридор. И дождался. Светлана, по-видимому, специально отослала ребятишек раньше, чем собралась выходить сама. Дети вышли из восемнадцатой палаты странно притихшими. Видно, у них в сознании не могло уместиться, что их папа, такой большой и сильный, лежит беспомощно в больнице.

Я не удержался и, когда они остановились у дверей, тихонько мысленно позвал дочку через звездочку внимания.

– Здравствуй, Юленька!

Она тут же повернулась в направлении восемнадцатой палаты.

– Папочка, это ты? Почему ты так долго молчал и не хотел говорить со мной мыслями, папа? – мысленно произнесла она.

– Я не папа, Юленька! Я просто дядя. – мысленно сказал я и почувствовал разочарование дочери, тут же отразившееся на ее подвижном личике.

– А какой дядя? – быстро спросила она.

– Просто дядя. Я много про тебя знаю, Юля. Твой папа мне много рассказывал про тебя и про Вову. Так что считай меня своим другом.

– А как тебя зовут, дядя?

– Зови меня Ю… дядей Андреем, Юля. Видишь стоит у стены напротив выхода: худой и очень длинный.

– А почему папа со мной не говорит мыслями? – повернувшись ко мне, спросила она.

– Потому что он болен, Юля. И, возможно, еще долго не сможет говорить.

– Тогда я буду говорить с тобой! – решительно заявила дочь.

– Согласен. – ответил я. – Только помни, о чем тебя предупреждал папа, береги свой дар. И постарайся быстрее вырасти… И еще помни: когда тебе понадобится моя помощь, зови, не стесняйся. А теперь, подойди ко мне и мы с тобой познакомимся вслух, с помощью обычных слов.

Дочь послушно подошла ко мне.