Исповедь на тему времени

Теперь нам остаётся только гадать, какую цель преследовал Шейх Паладин Раджа, заключая себя в каменном мешке. Психиатр связал бы это с фобией открытых площадей, теолог — с боязнью заразиться греховностью мира. В обоих случаях его уму непостижимое творение — памятник страха. А быть может, он рассуждал так. Пространство и время имеют по сути единую природу, значит, рассекая стенами пространство, можно отгородиться во времени, значит, уединяясь в первом, можно заслониться от смерти — посланца второго. При этом Шейх Паладин Раджа, видимо, полагал, что смерть приходит извне, а не таится внутри — его простодушие не допускало подобного коварства. Утверждают, что под развалинами мраморных плит до сих пор бьётся сердце Шейха Паладина Раджи, что его стук можно услышать, прислонив ухо к камню в глухой предрассветный час, когда луна исчезает с небосклона.

Несчастный Шейх Паладин Раджа, погребённый заживо под сводами своего лабиринта! Наивный, он напрасно пытался умножать сущее, как будто каждый из нас и так не заточён в этот мир, в собственное тело, имя, скорлупу судьбы.

ЭПИЗОД

Скандинавия. X век. Ватага йомсвикингов собралась в поход — грабить и распевать после победные висы. Захмелев на пиру, Вагн сын Аки хвастал (и его хриплый голос доносится сквозь столетия), что вернётся не раньше, чем покончит с Торкелем Глиной, правой рукой соседского ярла, и не раньше, чем ляжет с его дочерью. Весть о грозном обете летела впереди ладьи с драконьей пастью, обвешанной щитами и ощетинившейся сотней копий. Однако местным в сражении повезло больше. И викингов со скрученными верёвкой ногами усадили на бревно. Молить о пощаде было бессмысленно. К крайнему подошёл самозваный палач, секира которого побурела от крови, и отправил пленника в Хель. «Ты обещал убить меня, Вагн, но, похоже, это я убью тебя, когда дойдёт очередь!» Дальнейшее лучше поверить хронисту. «Следующий из йомсвикингов, приготовившись, сказал: “У меня в руке нож, я воткну его в землю, если буду понимать что-нибудь с отрубленной головой”. Голова слетела с плеч, и нож выпал у него из руки. Другой, красавец с длинными волосами, закинул их вперёд и, подставив шею, произнёс: “Смотри, не замарай мне кровью волосы!” Один человек взял его волосы и стал их крепко держать. Торкель нетерпеливо поднял оружие. Викинг отдёрнул голову, и тот, кто держал его волосы, подался вперёд. Секира обрушилась на его кисти, отсекла их и врезалась в землю. Тут подошёл ярл и спросил: “Кто этот красавец?” Тот назвался. “Хочешь, я подарю тебе жизнь?” — “Смотря кто её дарит”. — “Тот, кто властен”. — “Тогда хочу”. И с него сняли верёвку. Оскорблённый, Торкель Глина воскликнул: “Даже если ты, ярл, дашь пощаду всем этим людям, то и тогда Вагн сын Аки не уйдёт живым!” И бросился вперёд, замахнувшись секирой. Но товарищ Вагна, который со связанными ногами стоял рядом, рухнул под ноги Торкелю. И Торкель свалился на него. Тут Вагн схватил секиру Тор-келя и зарубил его насмерть. “Вагн, хочешь я подарю тебе жизнь?” — спросил ярл. “Хочу, если мы все её получим”. -“Освободить их”, - велел ярл, и это было сделано. А потом снарядил Вагну струг и женил его на дочери Торкеля Глины. Так сбылось речённое во хмелю».

«Heimskringla»[36]. Мертвецы в перекрестье Севера и Средневековья. Что бы сказали они о страстях, декорированных автомобилем, галстуком в горошек и лосьоном после бритья?

ИСТОРИК

Абд-ар-Рахман ибн Мухаммед ибн Хальдун аль-Хадрами — это длинное имя дошло из Магриба седьмого века Хиджры. Носивший его принадлежал к знатным иберийцам, за столетие предчувствовавшим Реконкисту. Это был араб, которого не восхищало Завоевание, и придворный, не трепетавший перед Иерархией. Ему претило движение вышедших из пустыни племён, которые уже семь столетий оставляли следы в унылых распевах, шатрах, наречиях, проповедях, очертаниях скул, детях, формах клинка, суевериях, эпосе и названии мест. Они думали, что пришли навсегда. Их династиям ибн Хальдун отводил три поколения.

В двадцать он стал политиком и четверть века вёл жизнь «встреч вечером и расставаний утром». Он служил семи правителям, бывая то в Фесе, то в Гранаде, то в Севилье. При дворе Педро Жестокого он видел былую славу своих предков. В Дамаске — висячие сады, головы на пиках и толпу прокажённых. Воспитанный в Традиции, он клялся Кораном. Совершив хадж, не верил, что халиф — тень Аллаха на земле. Он был всегда на людях, растворяясь в словах, поручениях и сиюминутности.

А потом был Калъат-ибн-Салама, древние свитки, шесть томов «Всеобщей истории», населённая бедуинами «Мукаддама»[37], проводы верблюжьих караванов и опровержение линейного времени в угоду возврату, смене и повторению. История представилась ему вращением колеса, в её хаосе проступил едва уловимый порядок.