Исповедь о женской тюрьме

Надо вливаться в коллектив. Если люди здесь так живут, то делать нечего, надо приспосабливаться. К тому же, мне было всего восемнадцать, и лежать на наре, ничего не делая, я просто не могла. Валя убежала писать ответ, и через некоторое время остальные девушки отдали Вале свои записки. Та быстро привязала к веревке письма, которые назывались «ксивами», и постучала три раза в потолок. Веревка называлась «конем», а удар три раза означал «забирай коня». Все происходило быстро, слаженно и тихо.

Пока мы ждали ответа от мальчишек, Валя рассказывала мне о премудростях ее дела.

— У тебя тонкая рука, это хорошо, — сказала она, — легко в решку пролезет.

— Куда? — не поняла я.

— Решка — окно, от решетки, наверное.

— А-а-а, понятно.

— Сможешь меня заменить, когда я уйду. Будешь коногоном?

Я что-то промямлила в ответ, потому что была уверена, что это дело не одобряется охранниками, и я не знала, какие положены санкции, если меня поймают?

— Ладно, научишься, — махнула Валя рукой.

В каждой камере существовал человек, ответственный за поддержание вот такой «веревочной» связи. Ведь важна была не только детская переписка, не несущая в себе никакой нагрузки, но таким образом вся тюрьма общалась между собой. Подельники могли обсудить линию защиты, согласовать показания на допросах, чтобы не попадать впросак, приструнить кого надо, узнать как дела и не нужно ли чего. В тюрьме много своих законов, и хоть каждая камера была изолирована, но информация доходила до каждой без проблем, благодаря тюремной «социальной сети».

Как только наступал вечер, каждая камера должна была «построиться» — так назывался этот процесс. Веревка, протянутая из одной камеры в другую, называлась «дорога». Если посмотреть на тюрьму ночью снаружи, то можно было бы увидеть что-то типа всемирной паутины: из каждой камеры свисала веревка, которая соединяла ее с соседней: вверх, вниз или вбок. Некоторые камеры находились на весьма важных пресечениях дорог, образующих перекрёстки, через которые шла вся тюремная почта. И если некоторым камерам было лень строиться каждую ночь, то для жителей камер, находящихся на перекрестках, выбора не было, ночное построение было их обязанностью. Вот таким образом могли общаться между собой подельники. Человек, ответственный за построение и почту, назывался «коногон». Валя продолжала мое обучение, она была не прочь поболтать и рассказывала обо всех премудростях:

— Я сейчас коногон.

— И что ты делаешь?

— Для начала делаю причал.

— Это что такое?

— Вот эта трубка, — она показала скрученные газеты. — Ничего сложного. Просто скатываешь газеты трубочками и вставляешь одну в другую до нужной длины.

Иногда причал мог быть и коротким (сантиметров пятьдесят), но при сильном ветре или для того, чтобы «построиться» с отдаленной камерой он мог достигать в длину два-три метра. У некоторых камер причал был деревянный, сделанный из половой доски. Его можно было аккуратно вставить назад в щель в полу, и он становился незаметным. Нам так не посчастливилось, поэтому причал был бумажным.

— Потом коногон должен уметь плести коня.

Я улыбалась — все эти слова звучали смешно. «Конем» называлась веревка, при помощи которой осуществлялось «построение». Плели веревку из ниток, распустив чью-нибудь вязаную кофту.

— Я тебе потом покажу, как это делается. Вообще, мы тут строимся только с малолетками сверху, они сами коня делают. Девчонкам не часто приходится этим заниматься. Но иногда наши детки просят нитки, тогда надо обязательно им помочь.

Коногон был в ответе за доставку почты, должен был не спать всю ночь и делать еще бог знает что. Разговор стал интересен, хотя мне казалось, что запомнить все эти слова и их значение просто невозможно. Я ей так и сказала:

— Я никогда этого всего не запомню.

— Запомнишь. Я тут сама всего месяц. Через неделю будешь говорить на тюремном.

Эта перспектива меня не очень обрадовала. Раздался стук — три раза — означающий «забирай коня». Валя бросилась за почтой.

Счастливый коногон протянул мне послание, написанное корявым детским почерком на клочке бумаги. Я с огромным интересом развернула «маляву»[1]. Мальчика звали Денис. Он писал о себе, как выглядит, сколько ему лет, из какого города. Потом просил написать о себе. Вот так завязывались все знакомства. И я, уже мало чем отличаясь от остальных, уселась строчить ответ. Ночь действительно прошла очень быстро, интересно и весело. Денис оказался весельчаком и писал шутки и смешные рассказы из его приключений на свободе, так что я покатывалась со смеху.

Рано утром было всеобщее построение. Камеру открыли, и мы все вышли в коридор для пересчета. Потом отправились назад. Такое происходило каждое утро, и вскоре я приловчилась сквозь сон, только услышав грохот открываемой двери, подскакивать и, не просыпаясь окончательно, выходить в коридор. Это стало ритуалом. После взбиралась к себе и вновь погружалась в сон до самого обеда.