Исповедь о женской тюрьме

Мое сопротивление было вызвано, тем, что насмотревшись фильмов, я считала, что после этого меня начнут презирать все заключенные, а охранники еще чего доброго решат, что теперь можно попросить и о других услугах. Слава богу, ничего подобного не произошло. Никто меня не бил, не трогал, не угрожал. Меня просто отвели назад в камеру. Может, кому-то нравилось провести время не в камере, а в другом месте и разнообразить свое существование, не знаю. Моей гибкости в то время не хватало на подобные измышления, поэтому я гордилась своей победой. Может, я смогла бы потом выпросить какие-то блага за оказанную услугу, например, матрас или горячей воды, этого я теперь не узнаю никогда. Думаю, что сейчас я, окажись там, смогла бы добиться многого, не позволила бы себя так унижать. Но тогда мне едва исполнилось восемнадцать и никакого жизненного опыта не имелось. Думаю, что даже если бы я и знала свои права, то это бы не помогло, ведь эти необразованные охранники вряд ли знали бы о них так же хорошо, как я. Просто подняли бы на смех. Такое случается сплошь и рядом.

Для кого не становилось мучением посещение каких-либо государственных учреждений? Кто не сталкивался с безграмотностью и необразованностью? Если говоришь в органах о своих правах, то в лучшем случае тебе ехидно скажут: «Умные все какие!» Так словно умным быть плохо и незавидно. Зачастую люди, работающие в госструктурах, не знают даже того, что входит непосредственно в их профессиональные обязанности. Особенно это было распространено в те годы, когда любую мало-мальски приличную работу можно было получить, только имея связи и деньги. Что уж говорить о глупых мальчишках-охранниках или даже о взрослых мужчинах представителях данной профессии, которые не нашли ничего лучшего в жизни, кроме этой работенки.

Забравшись на верхнюю нару, можно было выглянуть в маленькое узкое окошечко под потолком. Так я поняла, что нахожусь в подвальном помещении, потому что видела асфальт и проходящие мимо ноги. Судя по тому, что ноги мелькали очень часто, место было довольно проходимым. Так странно было наблюдать за этими ногами, спешащими куда-то. Возможно, и я ходила здесь неоднократно, даже не подозревая о том, что кто-то наблюдает за моими передвижениями. Эти идущие мимо мужские ботинки и женские сапожки стали для меня неким символом моего пребывания в ИВС. Началом нового мироощущения — они шли мимо, а ты словно застыл и уже не сдвинешься с места.

Так и протекала моя жизнь в стенах изолятора целых десять дней. За это время ко мне наведался адвокат пару раз и принес бутерброды. Он улыбался и говорил очень много о моей семье и о том, как он с ними общается. Для верности показал договор, который они подписали, так что я верила каждому его слову. Почему-то он не считал нужным обсуждать со мной дело и выяснять подробности произошедшего. Рыжиков не говорил:

— Скажи, это ты сделала или нет? Мне надо знать это наверняка, чтобы строить свою защиту. Я твой адвокат, должен знать всё.

Ничего подобного. Его вообще не волновало, что произошло в тот вечер.

Он преподносил все так, словно это дело решенное, что он сам во всем разберется, а мне надо просто положиться на него. Казалось, что у него все схвачено, за все заплачено и, волноваться совершенно не о чем.

Несколько раз родственники передавали мне еду и некоторые вещи — теплую куртку, белье, зубную щетку и пасту, несколько книг. Последние помогали коротать бесконечные дни, озаренные тусклой лампочкой. Все время хотелось есть. Хотелось нормальной горячей пищи, ведь питалась я там одними бутербродами. Тело постепенно привыкло к холоду и меня не била постоянно дрожь, но сразу после сна бывало очень холодно.

Передачи со свободы могли мне о многом поведать. Вот, например, блинчики. Я точно знала, что принесла их мама, ведь такие блинчики печет только она. А вот эта куртка — моего парня, мама точно никогда не передала бы мне такой бесформенный пуховик, зато он был теплый. Значит, они общаются, делают что-то вместе. Что же они думают в эти моменты? Что обсуждают? Я представляла, как они, буквально несколько минут назад, были где-то совсем рядом, а теперь отходят вместе от здания ненавистного ИВС.

Думая об этом, забиралась снова на верхнюю нару и смотрела в окно. Свет из него давал представление о времени суток, иногда светило солнце и ног было мало, а вот когда вечерело ноги мелькали туда-сюда без остановки. Эта часть улицы хорошо освещалась фонарями, значит, окна моей темницы выходили не куда-то во дворы, а на улицу.

Однажды, как только я забралась на свой наблюдательный пункт, в дверь застучали и охранник заорал:

— А ну спускайся.

Чем я ему помешала? Могла устроить побег? Побеспокоить проходящих мимо граждан? Лишили меня даже такого малого развлечения, потому что теперь, как только я забиралась наверх, откуда ни возьмись, появлялся охранник и прогонял меня.