Исповедь отшельника

– Важно, – согласилась Лора. – Но когда выяснят, что я не спала без задних ног, как вы, начнут смотреть на меня с подозрением. А сейчас вроде как алиби…

– Если полиция будет рассматривать наш безмятежный сон как алиби, то возьмет у всех мочу на анализ.

– А я не подумала об этом.

– Так что лучше ничего не утаивать от следствия. Тем более, я уверена, Мира к убийству непричастна.

– Куда ж она ходила?

– Может, в детскую спальню, в которую пустила Антона?

– О…

– Мира славится своей любвеобильностью.

– Кстати, а где наш единственный и неповторимый? Давно я его не видела.

– Я тоже.

– Слушай, ты когда отсюда сваливать собираешься?

– Сегодня, под шумок.

– А я останусь. Тоже под шумок. Идти мне некуда.

– Хочешь, поживи у меня.

– Спасибо, конечно, но…

– Давай без «но»? У меня квартира двухкомнатная. Не своя, съемная, но это не важно. Я могу предоставить тебе угол на несколько дней. Но не даром.

– Денег у меня, увы, нет.

– А кто говорит о деньгах? Ты же моя героиня. Я просто буду за тобой наблюдать.

Лора раздумывала. Но недолго.

– Я с радостью и благодарностью принимаю твое приглашение, – проговорила она. Прозвучало это торжественно.

– Отлично. Тогда сразу, как разрешат покинуть центр, я за тобой зайду, собирайся пока.

– Ты забыла, что мне нечего собирать? – усмехнулась Лора. После чего ушла.

Оставшись одна, Софья позвонила-таки Артуру и попросила забрать их с Лорой из «Силы духа». О произошедшем в центре распространяться не стала. Пообещала рассказать при встрече.

Глава 7

Маша сидела в уголке тихо, как мышь. Последние несколько часов она находилась в каком-то странном заторможенном состоянии. Не понимала, что с ней, но разобраться не получалось, потому что для этого была нужна тишина и… Одиночество! Как это ни странно. Маша не испытывала потребности в одиночестве давно. При свете одиночество не пугало ее, но тяготило. Хотелось оказаться с кем-то рядом. Так было спокойнее. Но сейчас она все бы отдала за возможность побыть с самой собой, и только.

И вот настал момент, когда она смогла отделиться от толпы и затеряться… как это ни странно… в толпе же!

То есть люди никуда не делись. Они по-прежнему окружали Машу, но она перестала быть частью общей человеческой массы. Вот она, возможность разобраться в себе, но воспользоваться ею не получилось. А все из-за голосов, которые доносились из комнаты охраны. Маша сидела совсем рядом и слышала, о чем говорят опера.

– Да как это, записи не сохранились? – возмущенно вопрошал один из голосов.

– А вот так, – отвечал ему другой. – Последняя датирована вчерашним днем. И сделана в двадцать тринадцать.

– То есть камеры были отключены в двадцать четырнадцать?

– Нет, барышни уверяют, что, когда ложились, камеры работали. Отснятый материал мог пропасть.

– Из-за того, что электричество отключилось?

– И этого не стоит исключать. Техника – вещь капризная. Тем более такая, как тут.

– А какая тут? – В голосе нарастало раздражение. – Как будто я понимаю…

– Старое барахло, – спокойно объяснил второй. Его невозмутимость граничила с пофигизмом. – Но, возможно, последние записи стерли. Если так, я попробую восстановить.

– А если не так?

– То не смогу.

Маше вспомнился анекдот, который еще Олейников со Стояновым обыграли в своем «Городке». «Мне мясо положено! – Положено – ешь! – Но оно мне не положено! – Не положено – не ешь!»

Дверь распахнулась, из комнаты вылетел старший оперуполномоченный Назаркин. Он чуть не зашиб Машу, но если б она не ойкнула, даже не заметил бы этого.

– Вы чего тут? – рявкнул Назаркин на нее.

– Сижу.

– Больше негде?

– А мне тут хочется.

– Ишь ты. – На лице старшо́го промелькнула улыбка. Но так быстро, что не оставила следа. – Во сколько спать легла вчера?

– Рано. В десять где-то. Все были взбудоражены тем, что в наши ряды затесался мужчина, и обсуждали это. А я под шум хорошо засыпаю.

– Серьезно?

– Да. Если не орут, а просто разговаривают в полтона, мне так даже лучше. Голоса, как журчание ручья.

– Ты же слышала мой разговор с техником? – Он перестал «выкать». То ли так замучился, что не до условностей, то ли видел в Маше свою дочку. Она выглядела моложе своих лет, а он старше. Двадцать и пятьдесят. Отец и дитя. – В начале девятого камеры еще работали, но отснятого материала мы не имеем. Значит, кто-то отключил запись.

– Так, может, из-за сбоя информация потерялась? У меня было такое. Проводку закоротило, и на компе половина файлов пропала.

Назаркин сердито и обиженно посмотрел на Машу.

Как вы мне надоели, вот что читалось в его глазах.

– Мы рассматриваем вариант, что запись отключили. Кто это мог сделать?

– Никто. Комната охраны, где стоит пульт управления камерами, заперта. Как бы кто-то из нас туда попал?

– Никого из персонала не было уже в здании, это я знаю. Только ваша жрица.

– Кто? – не поняла Маша.

– Мира Васильевна Салихова. Я когда увидел ее портрет в золоченой раме, вспомнил идолов индуизма. Удивился, что вы связки цветов на него не вешаете и фрукты не подносите.

– Портрет, как я слышала, повесили сразу после открытия. Сюда журналистов привезли, и репортаж был снят как рекламный. Мира же в политику рвалась.