Исповедь послушницы (сборник)

А перед мысленным взором Рамона вновь и вновь вставала картина: живая белая человеческая рука, внезапно появившаяся среди мрака исповедальни! Интересно, как выглядит эта послушница? Должно быть, она очень молода и, вероятно, красива!

Разумеется, он не рассказал об этой странной исповеди ни единой живой душе. В последующие дни Рамон посетил несколько госпиталей и приютов, находившихся в ведении монастыря: он слышал, что так всегда поступал аббат Опандо. Случалось, настоятель даже работал там наравне с простыми монахами, не гнушаясь забот о самых тяжелых больных. Еще Рамон провел с братией несколько духовных бесед. И все это время молодого приора не покидали воспоминания о тьме исповедальни и о взволнованном девичьем голосе. Он понимал, что ждет новой встречи с таинственной незнакомкой.

В следующее воскресенье он встал очень рано, с явным удовольствием сотворил все положенные молитвы и уже собирался выходить, когда ему объявили, что его ждет аббат Опандо.

Рамон немедленно проследовал к настоятелю. Аббат принял приора в своей келье. Он сидел в старом деревянном кресле и выглядел озабоченным и серьезным.

– Вы когда-нибудь слышали о Союзе соглашения?[17] – с ходу начал он.

Рамон покачал головой.

– А о его руководителях – принце Вильгельме Оранском, графе Эгмонте и адмирале Горне?

Рамон пожал плечами.

– Вот-вот, – со вздохом произнес аббат Опандо и замолчал. Он сидел, подперев лицо рукой, и в его неподвижном взгляде были вопрос и тревога.

– Нам что-то угрожает? – спросил Рамон.

– По-видимому, да. Не могу сказать, насколько это серьезно, но… В некоторых городах народ освобождает кальвинистских[18] проповедников. И это еще не все! Начались иконоборческие выступления, погромы церквей, нападения на католических священников.

– В Амстердаме такого нет?

Аббат развел руками.

– Сегодня, может, и нет, а завтра… Народные волнения – не стоячая вода, исподволь подтачивающая камень, а бурный поток, сметающий все вокруг!

– А как же инквизиция? А испанские войска?

Аббат Опандо бросил на него странный взгляд.

– Вам бы этого хотелось? Насилия и крови?

– Мне – нет. Я священник. Но нас должен кто-то защищать, разве не так?

– Сложный вопрос. Вера – нечто настолько тонкое, нежное, горячее, глубоко живущее в сердце, что… Нет, вера и насилие несовместимы. Вера и милосердие – да. Хуже всего, что нас, католиков, рассматривают как политический инструмент. Ненависть к католикам есть ненависть к Испании. Неизвестно, к чему это может привести. Признаться, я очень встревожен, – сказал аббат и спросил: – Вы куда-то собрались, Рамон?

– В женский монастырь. Исповедовать и служить мессу.

– Ах да! Поезжайте. Передайте поклон настоятельнице, – промолвил аббат и с глубоким вздохом добавил: – Случись что дурное, нашим голубицам придется тяжелее всего!

Рамон выехал рано. Заря была нежно-розовой, как ладони младенца, а утренний свет золотил крыши, стены и окна домов, сверкал на водной глади каналов.

Молодой приор ехал по узким улицам и глядел на словно задрапированные в светлые ткани, с бесконечными, как бусинки четок, зубцами башни, от которых к небу поднималось чуть заметное сияние. Кровь? Нет, он не мог утонуть в крови, этот спящий в объятиях моря город, омываемый им и качаемый волнами, точно ребенок в колыбели!

Почему-то сегодня Рамона все радовало – даже вид пустого морского горизонта, порождающий мысли о бесконечном и бесплодном ожидании неизвестности.

И вот настал момент, когда полный тихой радости голос прошептал в глубине темной исповедальни:

– Это вы, святой отец?

– Да, – ответил Рамон, крепко сцепив пальцы и прижав их к груди, – это я.

Оба замолчали, внимая чему-то, пока еще неведомому им. Потом девушка промолвила:

– Какой ответ вы мне дадите, святой отец? Сегодня я не могу долго задерживаться – в прошлый раз настоятельница сделала мне замечание.

– Вот как? – медленно проговорил Рамон. – Нет, я не стану утомлять вас многословием. Мой ответ таков: монастырь – лучшее прибежище для слабых душ, стремящихся спрятаться от ударов судьбы. Здесь тускнеют тревоги внешнего мира, и это благо. А к лишениям вы привыкнете. Вера целительна, потому постарайтесь верить. Примите постриг и смиритесь.

– Вы правы, – подавленно отвечала она. – Я не хочу в мир, потому что боюсь его. Хотя еще больше меня страшит одиночество.

– Господь всегда с вами. Как только вы это почувствуете, то окончательно утешитесь. Сейчас вы находитесь в таком возрасте, когда сердце человека послушно внешним переменам. Пройдет время, и одиночество не будет ощущаться столь остро.

– Так было с вами? – вдруг сказала она.

Девушка почувствовала, как он содрогнулся там, в глубине своей клетки, – это было понятно и по его голосу, в котором угадывалось смятение:

– Мы говорим не обо мне!

– Простите.

– Вам пора идти.

– Я хотела попросить вас стать моим духовным наставником.

– Но я совсем вас не знаю, – прошептал Рамон.

– Я назову вам свое имя.