Исповедь самоубийцы

— Не совсем, — не согласилась я с подобной постановкой вопроса. — Меня интересует, как вы лично относитесь к тому, что продаете оружие людям, которые из этого оружия будут стрелять в ваших же земляков.

— Очень просто. Меня это не волнует, — спокойно ответил он.

Признаться, я ожидала, что он сейчас начнет объяснять мне, что в сложившейся ситуации происходит ломка моральных устоев, что ему трудно было впервые переступить через что-то в своей душе, что оружие, как и деньги, не пахнет… Но вот так просто и буднично…

— Ну как это может не интересовать то, в кого оно будет стрелять… — растерянно сказала я.

— Да вот так вот просто: не интересует, да и все.

Я внимательно слушала, тщетно стараясь понять, куда он клонит.

— Простите, я пока не поняла, что вы хотите сказать, — пришлось признаться.

Он кивнул.

— Ничего удивительного — на эти вопросы существует столько ответов, сколько и людей, которые их задают. Так вот, я хочу дать вам собственный ответ, который имеется только у меня. Хотя, думаю, присоединятся к нему многие.

— Ну-ну, было бы любопытно послушать.

— Послушайте, — кивнул Самойлов. — Все дело в том, что каждый человек стремится узнать правду и поступать по правде…

— Погодите! — воскликнула я в уверенности, что он опять собирается спорить со мной методом подмены понятий. — Но как же каждый может поступать по правде…

— Нет уж, голубушка моя, это вы погодите, коль спрашиваете мое мнение по той или иной проблеме, — подчеркнуто вежливо и при этом столь же подчеркнуто властно остановил он меня. — Вы здесь находитесь не для того, чтобы доказывать мне свою правоту, а для того, чтобы понять мою и максимально четко ее изложить… Вот, скажем, наш случай. Берем голый факт: совершена продажа крупной партии огнестрельного оружия людям, которые покупать его не имеют права с точки зрения государства, на территории которого они проживают. Правильно?.. Хорошо это или плохо? Как вы лично считаете, Виолетта Сергеевна?

Я ответила твердо:

— Потому что любой преступник и есть преступник, а значит, его интересы в данном случае не должны приниматься во внимание.

— Я с вами не могу согласиться, хотя бы потому, что, с точки зрения сепаратистов, они не преступники, а идейные борцы за независимость своей родины… Вы можете сказать, чем принципиально различаются между собой баски в Испании, северные ирландцы, мусульмане севера Индии, наши чеченцы или арабы оккупированных Израилем территорий? Вы можете назвать принципиальную разницу между их стремлением к свободе и независимости? Частностей — да, сколько угодно. Но главное у них у всех одно: все они не желают, чтобы земля, которую они считают родной, подчинялась законам народа, который они своим не считают.

Он умолк, потянулся к кофе. Я какое-то время переваривала услышанное. А ведь в чем-то он прав: я лично всегда сочувствовала Ольстеру и осуждала сепаратистов Джаммы и Кашмира. Но в чем между ними разница?

— Вы со мной согласны?

Согласна ли я? Я не была уверена. Но для спора аргументов у меня не находилось.

— Я вас слушаю, — ушла я от ответа.

— Ну что ж, тогда поедем дальше, — удовлетворенно кивнул Вячеслав Михайлович. — Итак, понятия «преступник» и «преступность» мы сейчас просто не будем учитывать — хотя бы потому, что они слишком эфемерны.

— Ну ладно, допустим, — растерянно проговорила я. — Но ведь человек тем и отличается от животного…

— …Что у него есть такие понятия, как мораль, честь, долг, совесть… — ехидно закончил за меня Самойлов. — Виолетта Сергеевна, милая, неужто вы и в самом деле верите в эту чушь?

— Но если в это не верить, то зачем тогда вообще все это? — повела я рукой. — Зачем весь этот наш мир? Зачем человек? Зачем цивилизация, культура, искусство, поэзия? Зачем мы с вами?

Мягко, вкрадчиво прозвучал сигнал. Вячеслав Михайлович громко сказал:

— Да, спасибо, я слышу.

Проглотив кофе, он остановил меня жестом, заметив, что я еще что-то хочу сказать.