Исповедь уставшего грешника

Это было очень неожиданно, я не знал, как реагировать. Хотя, почему – нет? Главное: репетировать в театре не надо и делать, в общем, нечего. Правда, Ирина…

– Наври что-нибудь жене, – Лиза словно услышала мои мысли. – У тебя получится. – Она повернулась ко мне и посмотрела тем серьезным, абсолютно лишенным иронии и лукавства взглядом, на который влюбленные женщины решаются крайне редко и только тогда, когда хотят сказать что-то очень для них важное. – Неужели тебе не хочется пожить со мной несколько дней? Неужели тебе не хочется засыпать вместе со мной и просыпаться? Неужели тебе не хочется каждое утро точно знать, что мы целый день будем вместе?

И я понял, что, если мне чего-то и хочется в жизни, то именно и как раз этого.

х х х

Правду говорить легко и приятно, – утверждал один известный персонаж. Приятные слова, возвышающие человечество. Ах, уж это человечество, которое так любит принижать самого себя поступками, но зато возвышать словами!

Правду говорить легко и приятно… Ага! Конечно… Смотря какую правду, когда, кому и при каких, извините, обстоятельствах. А вы попробуйте – поставить спектакль, ни разу не соврав артисту, что он – самый гениальный. А вы попробуйте – завоевать любовь девушки, ни разу не соврав ей что-нибудь про ее тело, душу и ум, врать про который бывает особенно нелегко.

Правду говорить легко и приятно… Как бы не так! Если говорить честно, сынок, то что такое воспитание, как не череда правильно подобранного вранья? Как часто я говорил тебе, что надо делать так-то и так-то, требовал даже, прекрасно понимая, что, делая так-то и так-то, прожить невозможно.

Правду говорить легко и приятно… Красивые, но глупые, а потому бессмысленные слова. Я пишу тебе правду – про свою жизнь, про свои метания, про свои измены твоей маме, наконец. Представляешь, если этот мой текст прочтет кто-нибудь другой? Он наверняка воскликнет: как можно! это безнравственно! такое писать сыну! чему вы его учите! ля-ля-ля! А ведь я говорю тебе правду.

Если бы человечество ради собственного возвышения не устраивало культ правды, а более терпимо относилось ко лжи – может, оно и жило б получше? Сколько людей стали несчастны, перестали понимать суть и смысл жизни, да и просто умерли, только потому, что кто-то решил, будто имеет право сказать им правду про них самих? И сколько обрело крылья, сумели взлететь над этой жизнью только потому, что кто-то вовремя сказал им возвышающую их ложь?

Я успокаивал себя этими размышлениями? Или я так думал на самом деле? Кто знает разницу, если она даже мне до конца не известна? Но представляешь, если бы я сказал маме правду про то, зачем я еду в Прагу? Вряд ли говорить ее мне было бы легко и приятно, да и мама, согласись, не обрадовалась бы.

Я сказал маме, что еду на театральную конференцию в Прагу.

– Надолго? – спросила она.

– На неделю.

Я был готов к скандалу. Я был совершенно расположен к тому, что мама не поверит, начнутся расспросы, меня станут прижимать к стенке, а я – выкручиваться.

Но Ира только и произнесла:

– Хорошо, – потом помолчала немного и добавила. – Ты выложи вещи, которые мне надо положить в чемодан, я соберу.

Если бы Ира ругалась, кричала, выясняла отношения, было бы легче, конечно, потому что – понятней. Когда понятно, – тогда нет проблем. Тяжесть – она ведь в отношениях только тогда появляется, когда ты в них разобраться не можешь.

Ну, почему, почему никак у меня не выходит оторваться от человека, вместе с которым прожил пятнадцать лет? Понимаю ведь, что мы уже никогда не будем вместе, а отрезать – не выходит. Отчего? Близкие чужие люди… Красиво сказано, конечно, только ведь что-то должно на этих весах перевесить: то ли – близкие, то ли – чужие. И я даже точно знаю, что именно перевесит, только чего ж оно не перевешивает-то никак?

Что меня связывает с Ирой? Жизнь. Опять же: красиво сказано. Но непонятно. Чем именно связывает людей жизнь? Что это за веревки такие? Или, может быть, проволока с острыми шипами? Наручники? А, может быть, клейкий противный скотч, который отдирается только с кожей? Нет, ну, правда, чем нас с твоей мамой сковывает жизнь? Общими воспоминаниями? Общими привычками? Абсолютным пониманием друг друга – ясностью без слов, даже без жестов? А помнишь, я говорил тебе, сынок, что любовь – это обмен душами? Может быть, все просто: когда люди меняются душами, они уже не могут расстаться?

Я все время пытаюсь забыть про тот наш с мамой ночной разговор после премьеры, а вот интересно: Ира о нем вспоминает? И что вообще эти наши ночные посиделки значили для нее, если, конечно, вообще что-нибудь значили?

Впервые за долгое время я смотрел на твою маму, стараясь понять: а каково сейчас ей? Она начала новую жизнь или купается в воспоминаниях о старой? Как она живет – в страданиях или в радости? Она сумела избавиться от своей болезни или с трудом, но сдерживает ее атаки? Странно и удивительно, но уже несколько лет я совершенно не думал об этом. Что ж это за жизнь такая хитрая, если она умудряется связывать двух людей, которые вовсе не думают друг о друге?