Читаем Испытание на прочность полностью

Одновременно я изобрела отметки гораздо более утонченные. К примеру, укладывала друг на друга две отпечатанные на машинке страницы рукописи таким образом, чтоб определенный угол верхней страницы пересекал определенное слово на странице, лежащей под ней, да к тому же упирался в определенную букву. Шариковую ручку я оставляла на странице в таком положении, чтоб ее концы указывали на строго определенные буквы. Лупу я размещала на странице письма так, чтоб край ее пересекал строго определенные слова. Вокруг записной книжки, которую незваные визитеры должны были счесть подлинным кладом, я в строго определенном порядке рассыпала хлебные крошки. Перед уходом я закрывала все окна, чтоб ни малейший сквозняк не внес свои коррективы, набрасывала точную схему оставленных отметок и забирала ее с собой. Такие меры предосторожности я принимала перед уходом ежедневно.

И действительно, на сей раз отнюдь не потребовалось недель, чтоб обнаружить очередные изменения. Уже через несколько дней, вернувшись домой, я обнаружила, что положение машинописных страниц, положение шариковой ручки, лупы и распределение хлебных крошек по столу не совпадают с моим чертежом. К тому же я установила тогда, что незваные визитеры наведываются ко мне в квартиру много чаще прежнего.

Что-то, должно быть, усилило их подозрения, вместо того чтоб свести к минимуму. Часами я размышляла, в чем же тут дело. До полуночи ворочалась без сна, пытаясь понять, что же во мне самой и в моем поведении столь подозрительно. Однако ничего разумного в голову не приходило. И до сих пор у меня нет этому объяснения. Хотя я бы многое отдала за то, чтоб хоть как-то выяснить это. Ведь именно полная неосведомленность в первую очередь порождает беспокойство.


Теперь я уже не помню точно, когда это произошло. Как-то раз после обеда, делая в городе покупки, я вдруг сообразила, что за мной наверняка следят; вполне понятно, они ведь не хотели подвергаться риску быть застигнутыми мною в моей же квартире: подобные обыски на частных квартирах, независимо от того, жили там раньше террористы или нет, считаются в наши дни, как и прежде, незаконными.

Сознание, что за тобой следят, завладевает человеком полностью. Оно меняет его, хоть и не сразу, но незаметно, исподволь и в итоге необратимо. Даже самым обычным действиям, таким, скажем, как покупка сигарет или раскрытие зонтика, оно придает элемент значительности. Так называемый повседневный быт перестает существовать. Бытие человека, за которым следят, постоянно отмечено печатью исключительности. Пусть не сразу вырастая до государственных масштабов, поступки человека, за которым следят, нередко обретают в его собственных глазах — благодаря той оценке, возможно лишь предполагаемой, какую им дают замеченные или незамеченные, подлинные или воображаемые наблюдатели, следующие или якобы следующие за ним по пятам, — масштабность, каковой они полностью или по крайней мере частично лишены в обыденной жизни.

Человек, за которым следят, в своих поступках похож порой на актеришку из балагана, а порой на психически больного.

Ведь не так это просто — обнаружить среди машин, с утра до поздней ночи наводняющих улицы такого города, как Мюнхен, те самые машины. И совсем не так просто обнаружить среди прохожих, с утра до поздней ночи снующих по улицам такого города, как Мюнхен, лиц обоего пола, находящихся у государства на особой службе. То есть обнаружить их в полном смысле этого слова, разумеется, невозможно. Их можно разве что спровоцировать тем или иным неожиданным маневром, добиться реакции, выдающей истинные их намерения.

Так, например, приметив поблизости нарочито неприметно одетого человека, я, спокойно дожидаясь поезда метро в направлении Кифернгартена, в самый последний момент прыгала в поезд по другую сторону платформы, следующий в направлении Харраса. Если подозрительный субъект, спокойно, как и я, дожидавшийся поезда на Кифернгартен, тоже в самый последний момент предпринимал попытку пересесть в поезд на Харрас, я считала, что добилась своего.

Так, например, я заходила в какой-нибудь сравнительно недорогой обувной магазинчик, где обычно на стеллажах выставлены туфли всех размеров лишь на одну ногу и, если вы остановили на чем-нибудь свой выбор, приходится просить продавщицу принести пару. Если следом за мной в магазин входил один из этих нарочито неприметно одетых людей, можно было бы счесть это случайностью. Однако, если я, не взяв в руки ни одного образца, резко поворачивалась и быстро выходила из магазина и следом за мной тот человек, точно так же не взяв в руки ни одного образца, резко поворачивался и быстро выходил из магазина, я считала, что добилась своего.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза