Испытание. По зову сердца

— Как подумаю, что он у партизан, даже в дрожь бросает! Целыми ночами глаз не смыкаю!.. А он ведь сам на рожон лезет... Сидел бы в Москве, где-нибудь в канцелярии. Так нет, на фронт пошел!.. А разве не мог он на какую-нибудь хворь сослаться? Их у него хоть отбавляй: и ломота в ногах, и желудок слабый...

— Так это же хорошо, если он у партизан! — перебила ее Вера.

— Чего же хорошего? Эти изверги, фашисты, партизан-то вешают!..

— Раз мы думаем, что он жив, значит, должны быть готовы и к тому, что он попал к партизанам. Куда хуже было бы, если бы он попал в плен!

— Уж лучше в плен, чем к партизанам! — неожиданно резко сказала Стропилкина. — Ему немцы ничего плохого не сделают, он ведь беспартийный...

Вера отшатнулась от нее:

— Что вы говорите, Фекла Александровна?.. Вы же мать! Как вы можете желать, чтобы он в плен попал!..

— А что же тут, Верочка, плохого? — старуха удивленно подняла на нее тусклые глаза.

— Да ведь это позор! Предательство!

Но у Стропилкиной на этот счет была своя философия. Никакие Верины доводы до нее не доходили.

«До чего же она заскорузлая!.. — думала Вера. — Что же для нее свято? Бог?.. Но и верующий в бога должен быть преданным своей Родине!..»

Она почувствовала, что дольше оставаться здесь не в силах. Сбросила полушубок и поднялась.

Стропилкина от неожиданности вздрогнула, растерянно спросила:

— Куда же ты, доченька?

— Не смейте меня так называть! — крикнула Вера и, накинув шинель, выбежала из дома, забыв закрыть за собой дверь.

Переночевала Вера у Марьи Васильевны, а рано утром поехала в Кунцево повидаться с Аней и Василием и узнать, куда передислоцировался полк.

Сидя в электричке, она всю дорогу думала о Стропилкине. Ей хотелось видеть в нем честного, смелого человека, и она не допускала мысли, что он мог сдаться в плен.

«Это дома возле матери он был таким избалованным, самовлюбленным неженкой, а на фронте в час опасности он, конечно, стал другим. Не может он изменить Родине, ведь он человек гордый, щепетильный... А еще что хорошего есть в нем?..» — неожиданно спросила она себя. Но сколько ни вспоминала она Стропилкина, никак не смогла ответить на свой вопрос.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Стропилкин прошел через несколько инстанций германских разведок и наконец попал в Смоленск.

В последний раз его вызвали на допрос ночью. Сгорбленный, обросший щетиной и дрожащий от страха, он стоял перед рыжеватым прилизанным майором, развалившимся в глубоком кресле около большого письменного стола черного дерева. Напротив него за столом сидел переводчик.

— Ну что, господин Штропилькин? — спросил майор, рассматривая ногти на своих заросших рыжими волосами пальцах. — Что вы...

— Надумали, — подсказал переводчик.

— На-ду-ма-ли, — проскандировал майор.

Испуганные глаза Стропилкина забегали, он переводил взгляд с майора на переводчика.

— Прошу вас, господин переводчик... передайте господину майору, что я ничем не могу быть полезен германской армии... Я ведь гражданский... из запаса... инженер-строитель. Если нужно строить, — пожалуйста, я готов...

Майор разразился неестественно звонким смехом.

— Штройт?! — И снова захохотал. — Штройт! — Он встал, за ним поднялся и переводчик. — Господин Штропилькин, разрушайт!

Исчерпав запас русских слов, он перешел на немецкий.

— Господин майор говорит, — пересказывал Стропилкину переводчик, — что вам в последний раз предлагается подумать, чем вы могли бы быть полезны германской армии в деле уничтожения большевиков и большевистского строя. Как видите, мы вас не принуждаем, а только предлагаем добровольно сделать свое предложение. Если же ваш ответ будет отрицательным, то, сами понимаете, бесполезного человека нам держать незачем.

— Что же я могу еще надумать?.. — чуть не плача, спросил Стропилкин.

Майору это, видимо, надоело. Презрительно поглядывая на Стропилкина, он, заложив руки назад, покачивался на носках.

— Убрать! — скомандовал он наконец по-немецки.

Стоявший позади обер-фельдфебель открыл дверь, чтобы пропустить Стропилкина.

Майор увидел, как Стропилкин побледнел, медленно повернулся, словно хотел что-то сказать, потом нерешительно двинулся к двери. «Тесто! Сырое тесто! Из него можно слепить, что угодно!» — подумал майор и велел вернуть пленного обратно.

Когда Стропилкин снова вошел, майор выбросил вперед руку и выкрикнул:

— Хайль Гитлер!

Все, кто были в комнате, вытянули руки и уставились на застывшего в величественной позе майора. Лишь один Стропилкин пугливо переминался с ноги на ногу, не понимая, что от него хотят. Майор пристально смотрел на него, как бы сверлил своим взглядом.

— Ну!.. — Он сделал шаг к Стропилкину.

Стропилкин затрясся мелкой дрожью. Как будто загипнотизированный взглядом майора, он медленно потянул руку кверху.

— Schon!* — не скрывая своего удовлетворения, сказал майор и приказал обер-фельдфебелю поправить полусогнутую руку Стропилкина. — Фот так!.. — Он улыбнулся, выдержал некоторую паузу и снова гаркнул: — Хайль Гитлер! — И опять впился взглядом в пленного.

______________

* Schon — прекрасно (нем.).