Испытание. По зову сердца

— Хе, какой кощей, шкура фашистская! — прошамкал старик, кивнув на вновь испеченное начальство, и с опаской оглянулся.

— Что правда, то правда, Ефим Иванович, — поддержала его Устинья.

Все четверо поднялись на грузовик. Офицер поднял руку. Народ затих. На чистом русском языке он представил вновь назначенного старосту, потом дал слово тучному господину — представителю бургомистра Спас-Деменска. Тот снял шляпу, кашлянул в кулак и загрохотал сиплым басом:

— Граждане! Я, представитель власти, обращаюсь к вам от имени немецкого командования и от имени нашего высокопочтеннейшего бургомистра. Доблестные имперские войска великой Германии на днях прорвали фронт большевиков от Изюма до Курска и, громя армии красных, овладели Воронежем, вышли к Дону, во многих местах его форсировали и успешно движутся на Сталинград и Кавказ. — По толпе прокатился тяжелый вздох. — В ходе этого наступления большевики потерпели решительное поражение, и теперь они не в состоянии оказывать какое-либо существенное сопротивление. Германской армией за эти десять дней боев захвачено девяносто тысяч пленных, более тысячи танков и свыше полутора тысяч орудий... Дальше сопротивление бесполезно! — декламировал представитель власти, посматривая на довольное лицо гитлеровца. — Недалек тот день, когда имперские войска великой Германии торжественно войдут в столицу Москву. — Не успело еще заглохнуть последнее слово, как тут же кто то из середины толпы крикнул:

— Брехня!

— Швайген! — заорал комендант, вытаращив глазищи в сторону крикнувшего.

— Молчать! — на той же ноте прокричал переводчик.

Наступила тишина. Переводчик отчетливо, с особым смаком стал бросать в толпу переводимые им фразы коменданта, отчего у Веры и Ани заходил холодок по коже:

— В поселке скрывается шайка безумцев большевиков. За голову их главаря — десять тысяч марок. Тому, кто обнаружит большевистский передатчик, — десять тысяч марок. Тому, кто найдет убийцу старосты, — три тысячи марок.

Для более лучшего вразумления переводчик еще раз повторил условие.

— За вислогубого маловато! — послышался голос деда Ефима. Кто-то ему ответил в том же тоне:

— Хватит.

Переводчик снова прогремел, переводя своего шефа.

— Молчать! — и, по-звериному выпучив глаза, грозно выкрикнул: — За неповиновение — расстрел!

«Тебя, слякоть, коменданта и всех его прихвостней расстрелять надо!» — мысленно бросила переводчику Вера. Ей даже почудилось, что кто-то сзади из окна целится в эту троицу. Она знала, что есть такие к винтовке приспособления, которые заглушают звук выстрела. «Здесь, наверняка, есть «народные мстители». А что, если бы...» — подумала Вера, внимательно присматриваясь к толпе.

Гитлеровец продолжал выкрикивать:

— ...За укрывательство — расстрел! За листовки — смертная казнь через повешение!

Народ еще сильнее зашумел. Комендант, представитель власти и староста заметно стушевались и поторопились уйти. Не успела за ними еще закрыться дверь комендатуры, как гитлеровцы схватили Ефима и стоявшего рядом с ним крестьянина, того, кто крикнул «Брехня!», и потащили в комендатуру. Толпа, гомоня, качнулась за ними. Один из гестаповцев сдернул с плеча автомат, взял наизготовку и выстрелил в воздух. Люди подались назад.

— Девчата! Идемте! — повелительно сказала Устинья.

— Трусы, — ругнулась Лида. — Сдрейфили! Одному, другому фашисту — раз дубиной по башке и айда в лес. Глядишь, и дедов спасли бы. Эх, если бы мне что-нибудь, я им показала бы кузькину гробницу...

— Ты бы показала, но из-за тебя на площади полегла бы нас половина. Иди, пока голова цела, — толкнула ее в спину Устинья.

Хотя люди и не верили в правдивость слов гитлеровцев о поражении Красной Армии, все же сообщение это оставило тяжелый осадок. Расходились с площади понурые и угрюмые. Вера с тревогой думала, как теперь тяжело будет работать подпольщикам. Сколько им надо будет употребить влияния, чтобы удержать в народе бодрый дух и веру в победу. Почему-то снова вспомнила о Кирилле Кирилловиче. Она боялась за него и очень обрадовалась, когда увидела живого и невредимого, торопливо ковылявшего навстречу Устинье.

— Что-нибудь случилось? — спросила его Устинья.

Кирилл Кириллович оглянулся по сторонам и прошептал:

— У мельницы, у запруды, Семена вытащили. Голова проломлена...

— Что ты говоришь? — ахнули женщины.

— У него в кармане пиджака нашли записку аль письмо... Правда, размокшее, но, видно, разобраться можно... — Кирилл Кириллович замялся, снова оглянулся по сторонам, отвел Устинью от девчат подальше и там что-то шепнул ей на ухо.

— А кто взял это письмо? — спросила Вера.

— Как кто? Мельник, — отвел глаза в сторону Кирилл Кириллович.

Вера с тревогой шепнула Ане:

— А что, если это записка мне? Тогда, Маша, все.

Придя домой, Устинья молчком принялась за чистку картошки — последний резерв съестного. Девушки подсели к ней.

— Тетя Стеша, что вам сказал Кирилл Кириллович? — спросила Вера.

— Не могу, девчата. Вас это не касается, и больше не приставайте. Кирилл Кириллович взял с меня слово.

— Все, что связано с Семеном, тетя Стеша, нас очень касается и волнует, — твердо выговорила Вера.