Испытание правдой

Я позвонила в школу. Директриса летней школы отнеслась с пониманием, но в то же время была раздражена. Я ничего не говорила про попытку самоубийства, только сказала, что мама в крайне тяжелом состоянии.

— Что ж, очевидно, ты должна быть рядом с ней… и мы, конечно, постараемся решить проблему.

Это не проблема, захотелось мне крикнуть. Это вопрос жизни и смерти.

В течение следующих трех дней не было никаких изменений в ее состоянии; по-прежнему никто не мог предсказать, чем все закончится. Отец не вылезал из госпиталя. Я могла себе позволить только два коротких визита в день, все остальное время я посвятила домашнему хозяйству. С тех пор как маму увезли в госпиталь, дом превратился в помойку, так что я поставила перед собой задачу навести порядок в этом хаосе. Я не только произвела генеральную уборку, но еще и выбросила тонны старых журналов и газет, которые хранил отец, и даже (с его разрешения) расставила в алфавитном порядке несколько тысяч книг, разбросанных по всему дому. И все это для того, чтобы занять себя чем-то, отвлечься.

Мы почти не общались — наши разговоры стали легкими, поверхностными, и мы старательно избегали главного вопроса, нависшего над нами. Но каждый раз, когда звонил телефон, мы оба подпрыгивали.

Прошла неделя, и мне позвонили из школы, сообщив, что, учитывая обстоятельства, они вынуждены найти мне замену. А на следующее утро телефонный звонок прозвучал в половине шестого. Трубку взял отец. Я уже выскочила из спальни и спускалась вниз, когда он прокричал:

— Она открыла глаза!

Спустя полчаса мы были в госпитале. Дежурный врач сообщил нам, что, хотя мама пришла в сознание, она по-прежнему подключена к аппарату искусственного дыхания. За те несколько часов, что она находилась в сознании, она не сделала ни одной попытки заговорить, и ее мышечная активность оставалась на нуле.

— Это тревожный симптом… но, может, все дело в том, что коктейль из транквилизаторов и угарного газа, которого она наглоталась, еще не вышел из организма и по-прежнему держит ее в наркотическом опьянении. Боюсь, только время покажет.

Нас провели в палату. Мама все так же была опутана трубками и проводами, но она не спала и безучастно смотрела на нас, время от времени моргая. Я взяла ее за руку и сжала. Она не ответила на рукопожатие, и ее вялая ладонь так и лежала в моей руке.

— Хорошо, что ты вернулась, Дороти, — произнес отец спокойным и уверенным голосом.

Ответа не последовало.

— Ты заставила нас поволноваться, — запинаясь, сказала я.

Без ответа.

— Ты слышишь нас, Дороти? — спросил отец.

Последовал еле заметный кивок головой, после чего она закрыла глаза.

Я просидела у ее постели еще несколько часов. Потом сходила домой, подремала и вернулась к шести вечера, чтобы снова быть с ней. Отец пришел около восьми. Он настоял на том, чтобы забрать меня домой, сказав, что нет смысла сидеть в палате всю ночь. Я не хотела уходить, но две бессонные ночи убедили меня в том, что он прав. Дома я рухнула в постель, но уже в семь утра я была на ногах, а часом позже — в госпитале.

На этот раз мама была поживее. Когда я задала ей несколько вопросов: ты знаешь, где находишься? можешь попытаться сжать мою руку? — она кивнула. Почувствовав, как ее пальцы оплетают мою ладонь, я зарыдала. Прижавшись головой к ее плечу, я дала волю чувствам, выплеснув все, что накопилось за последние два дня (и боль последних месяцев).

— Прости меня, прости, я так виновата перед тобой, — шептала я.

Она крепче сжала мою руку и кивнула.

На следующий день маму отключили от аппарата искусственного дыхания. Днем она уже смогла сесть и начала говорить.

В тот вечер отец захотел остаться с ней наедине. Они говорили больше часа. Выйдя из палаты, он сказал мне:

— Теперь она хочет видеть тебя.

Я зашла. Она сидела в кровати, маленькая и слабая. Но наркотический дурман уже развеялся, и ее глаза, хотя и усталые, смотрели живо и цепко. Легким кивком головы она указала мне на стул у кровати. Я села. Взяла ее за руку. Она не ответила на мое пожатие. Вместо этого она наклонилась ко мне и прошептала:

— Я знала, что ты все-таки попросишь прощения.

Глава четвертая

Врачи были поражены тем, как быстро шла на поправку мама.

— Если учесть, какую дозу лекарств она приняла и то, что она находилась на грани асфиксии, — сказал мне один из них, — вообще удивительно, что она выкарабкалась, да еще и без тяжелых последствий. Должно быть, у нее невероятная воля к жизни… несмотря на содеянное.

Меня же нисколько не удивляло ее стремление выжить. Я не раз задавалась вопросом, не было ли это спланированное самоубийство отчаянной попыткой восстановить свою власть над блудливым мужем и непослушной дочерью.