Испытание правдой

— Ага, но как только Альенде «покончил с собой», один порядочный парень из нашего посольства передал мне весточку, что у меня есть двенадцать часов на то, чтобы убраться из страны, поскольку мое имя значится в списке приговоренных к смертной казни. Так что я воспользовался его советом, помчался в аэропорт и с трудом пробился на последний ночной рейс, который отправлялся в Майами. Головорезы Пиночета ворвались в мой номер примерно через час после того, как я поднялся в воздух.

— Теперь я понимаю, почему тебе захотелось заняться чем-то уютным и спокойным, вроде диссертации.

— Да, нельзя вечно оставаться на баррикадах… хотя, возможно, твой отец — исключение из этого правила.

Тоби начал петь дифирамбы моему отцу — мол, у него «самый острый исторический ум», и он искренне интересуется мнением своих товарищей и никогда не скатывается до менторских интонаций в отношениях с теми, кто моложе, и он единственный из деятелей антивоенного движения не заботится о своем общественном имидже, а предпочитает оставаться человеком дела.

— Я не думаю, что моему отцу так уж безразлично общественное мнение.

— А разве не Ленин говорил, что всем революционным лидерам необходимы эго и ид?

— По-моему, это Фрейд говорил.

— Возможно, поскольку я это только сейчас придумал. Кстати, неплохой омлет.

— В чем мы, домохозяйки, особенно хороши, так это в стряпне и детях.

— Не могу себе представить, чтобы ты была просто домохозяйкой.

— Нет, я еще работаю в местной библиотеке. И если ты скажешь «Это интересно», я с тобой больше вообще не буду разговаривать.

— Это интересно.

Воцарилось долгое молчание. Он в упор смотрел на меня, провоцируя моргнуть, рассмеяться, хоть как-то среагировать. С минуту я держалась, но все-таки не выдержала и хихикнула. Он тоже расхохотался.

— А ты каналья, — сказала я.

— То же самое всегда говорил мой отец: «Тоби, пшему ты таке болван и питаешься быть Эммой Гольдман [29]? Ко мне приходят ребята из ФБР, так они прямо с порога заявляют: «Ваш сын, он хочет порвать Конституцию Соединенных Штатов и насадить марксистское государство». Я им отвечаю: «Нет, он просто кончает от революции»».

— Неужели твой отец такое говорил?

— Что-то вроде этого. Он приехал из Вроцлава в тридцатые годы — как раз когда там запахло жареным для польских евреев.

— И он действительно сказал так федералам?

— Так он рассказывал мне.

— И ты стал большим революционером, чтобы возбудиться?

— Ну… радикальные идеи — это мощный афродизиак.

— Кто это сказал? Сонни Листон [30]?

Он рассмеялся и спросил:

— Ты счастлива, что работаешь в библиотеке?

— Нет, я хочу преподавать. Но здесь, в Пелхэме, нет возможности, тем более что я недавно родила…

— Ох уж эти отговорки.

Я напряглась и замолчала.

— Я задел за живое? — спросил он.

— Да.

— Я мог бы попросить прощения, но это было бы неискренне.

— По крайней мере, честно.

— Честнее не бывает.

— Еще пива?

— На самом деле, чего бы мне сейчас больше всего хотелось, если ты не возражаешь, конечно, — это рухнуть где-нибудь и уснуть.

— Я только за, тем более что уже поздно. А я работающая мама, так что встаю рано. Чем ты планируешь заняться завтра?

— Если я мешаюсь тут, могу отправиться в путь.

— Ты не мешаешь. И разве тебе не хочется передохнуть пару дней после такого марафона?

— Было бы здорово.

— Дэн вернется дня через три, не раньше… ну, если только его отец не умрет до этого, и мне тогда придется поехать с Джеффри в Гленз Фоллз. Но ты можешь остаться еще на пару дней, если хочешь.

Он потянулся ко мне и коснулся моей руки:

— Спасибо тебе.

Я почувствовала, как у меня запылали щеки, и надеялась только на то, что это останется незамеченным. Я никак не могла понять, какого черта я так отреагировала на его прикосновение.

Я помогла ему соорудить на полу постель из диванных подушек. Он достал свой спальный мешок, который в развернутом состоянии выглядел еще грязнее.

— Отдай мне его завтра, чтобы постирать, — сказала я.

— Тебе вовсе не обязательно прислуживать мне.

— Я и не прислуживаю. Просто предлагаю запихнуть твой спальный мешок в стиральную машину и включить… что совсем несложно, не так ли? Дай-ка угадаю: ты, наверное, вырос в доме, где было полно слуг, и всегда испытывал классовое чувство вины за использование чужого труда.

Он молчал, расстилая постель.

— У нас не было слуг, — наконец произнес он. — Только горничная по имени Дженива — я понимаю, очень созвучно тетушке Джемайме [31], — но, знаешь, это был Шейкер-Хайтс…

— И конечно, это в какой-то степени подвигло тебя на протест.

В спальне завозился Джеффри — осторожное кряхтение грозило перерасти в оглушительный вопль, не подойди я сейчас же.

— Пойду займусь мсье, — сказала я.

— Звучит забавно.

Он бросил на меня соблазнительный взгляд, и мне тут же захотелось поскорее убраться в свою спальню.

— Спи, — сказала я.