Испытание Ричарда Феверела

Сидя на краешке кресла, несчастная Берри наблюдала за ней; она была и растеряна и поражена. В слабом, еще не оперившемся существе, которое она только что пригревала у себя под крылом, пробудились и решимость, и чувство собственного достоинства. За какой-нибудь час героиня поднялась до уровня героя. Не представляя себе как следует, что она за человек, Берри уверилась в том, что это существо незаурядное, и, тяжко вздохнув, сдалась.

– Это все равно что развод! – вскричала она, рыдая. Утерев передником слезы, Берри покорно засуетилась и принялась укладывать вещи. Тогда Люси от избытка чувств кинулась к ней и поцеловала, Берри же опустилась на пол и как следует всплакнула. Кончилось тем, что она почла за благо во всем положиться на судьбу.

– Так оно, верно, и должно было быть, милая! Это мне в наказание за то, что я в такое дело вмешалась. Нет, все равно, я нисколько не жалею об этом. Да благословит вас обоих господь. Кто бы мог подумать, что ты такая своенравная? Ведь посмотреть на тебя, всякий скажет, что ты девочка тихая и робкая! Вы с ним хорошая пара, моя милая! Честное слово! Вы друг для друга уродились! Только бы он не увидал, что мы с тобой плачем. Мужчины этого не любят, когда счастливы. Давай-ка умоемся и будем спокойно переносить нашу долю.

Не успев договорить этих слов, копна черного шелка извергла новые потоки слез. Ей можно было посочувствовать, ведь хоть и печально, когда на тебе чужое обручальное кольцо, насколько же печальнее, когда твое собственное кольцо, которое ты носишь долгие годы и к которому давно привыкла, насильно срывают с твоего пальца и отнимают у тебя навсегда! Но там, где действуют герои и героини, такие страшные осложнения неминуемы.

Обе они теперь завершили борьбу за это кольцо, и обе из этой борьбы с честью вышли, одержав обоюдную победу.

В комнате, где был накрыт свадебный стол, Ричард отдавал Риптону последние распоряжения. Хоть свадьба эта и справлялась втихомолку, миссис Берри приготовила роскошнейший завтрак. На блюде красовались цыплята; сочные пироги пахли удивительно вкусно; весь стол был уставлен бесчисленными диковинами кулинарии с непонятными галльскими названиями; желе, кремы, фрукты. И словно крепость, посредине был воздвигнут огромный торт: его белую ризу украшали яркие свадебные узоры.

Много часов, много усилий и много волнений затратила миссис Берри на этот пышный завтрак, а что заставило ее это сделать? Существует на свете некто; он неизменно является на все празднества, которые устраивает безрассудство; тот, от кого опытные преступники стараются себя обезопасить; тот, кто непременно заговорит, и чей ненавистный голос надо так или иначе заглушить на то время, пока идет торжество. Этот некто – философ. Миссис Берри господин этот был знаком. Она знала, что он придет. Она приняла против него те меры, которые ей казались наиболее действенными: она постаралась принять желаемое за действительное и усыпить совесть всеми подобающими обычной свадьбе аксессуарами, когда отцы пускаются в разглагольствования, матери падают в обморок, в то время как стряпчие обеих семей размахивают брачными контрактами, – и если бы она не подготовила этого праздничного стола, который должен был обласкать ее взгляд, когда она вернется из церкви, ей пришлось бы – она это предвидела – столкнуться лицом к лицу с убожеством и пустотой, и она неминуемо пожалела бы о том, что все это затеяла. Философ взял бы ее тогда за ухо и отругал самыми последними словами. Теперь же, когда она укрепила свои позиции, усевшись за накрытым со всей подобающей пышностью столом, миссис Берри уже не боялась появления сурового гостя. В присутствии этого свадебного торта ему пришлось бы говорить шепотом, и повысить голос он бы никак не посмел. А вздумай он не согласиться, то ведь были же вина, в которых ничего не стоило его утопить, жгучие и прохладные; было и бордо, специально присланное женихом, чтобы попотчевать друга.

Итак, после длившихся долгие часы усилий ей удалось заставить философа на час замолчать. Риптон набирался сил, с тем чтобы до утра начисто про него позабыть, а вместе с ним и про весь мир. Риптон был возбужден, от избытка наслаждения он не чувствовал под собою ног. Он уже выпил одну бутылку и, приятно разгоряченный вином, слушал своего властного и более воздержанного вожака. Ему ничего не оставалось делать, как только слушать и пить. Герой не позволил ему кричать «Ура!», запретил произносить тосты, а коль скоро от подлитого в этот огонь масла красноречие в нем превратилось в неодолимую силу, бедняга страдал, как от огромной опухоли, от избытка подавленного в себе чувства. Время от времени он делал попытку подняться и, совершенно обессилев, снова падал в кресло; или же, слыша веские строгие наставления, неожиданно хихикал; или ударял себя в грудь, вытягивал руки, – словом, вел себя до такой степени несуразно, что Ричард это заметил.

– Клянусь честью, из того, что я говорил, ты не слышал ни слова.