Испытание Ричарда Феверела

Не подумав о том, чтобы опровергнуть прежде всего посылку, на которой друг его строил свои доводы, что все падшие женщины пали из-за несчастной любви, Риптон был вынужден замолчать. Как и большинству молодых людей, ему уже случалось размышлять об этом, и он был способен на нежные чувства, но только не тогда, когда мучил голод. Они шли вдоль ограды парка, залитого светом луны. Ричард пустился в пространные рассуждения, меж тем как Риптон только щелкал зубами от холода. Времена рыцарства отошли в прошлое, но все равно, что-то надо делать. Отнюдь не простая случайность, что эта женщина встретилась на его пути, — сказал наш герой, и, увы, тут он был действительно прав. Он выражался туманно, но тем не менее Риптон понял, что он имеет в виду: он собирается удержать эту женщину от дальнейшего падения и показать, что он презирает все предрассудки. Эту, а вслед за ней и других, ему еще неизвестных, необходимо спасти. Риптон должен ему помочь. Ему и Риптону положено быть рыцарями. Услыхав этот призыв, Риптон уступил и задрожал от холода. Им ведь предстояло быть не только рыцарями, но еще и титанами, ибо надлежало бросить вызов всем сильным мира сего, всем богам, которым поклоняется общество, и их ниспровергнуть. Титан номер один вскинул свою красивую гордую голову, словно собираясь тут же вызвать недостойного Зевса на единоборство. А титан номер два стянул края своей куртки, подложив на грудь носовой платок, и сунул под фалды руку, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Луна уже поплыла вниз и скрылась на западе в дымке тумана, когда ему наконец было позволено добраться до постели, и от холода, возбудившего в Ричарде поток красноречия, Риптон, напротив, весь сжался в комок. Кровь не грела беднягу так, как она грела нашего героя; но сердце у него было доброе. Стоило ему только немного согреться, как сердце это преисполнилось благодарности и воодушевило его на то, чтобы стать рыцарем и титаном; обуреваемый этими мечтами, Риптон уснул, и ему привиделись сны.

ГЛАВА XXXVII

Миссис Берри о брачных узах

Взгляните же на героя, пустившегося спасать падших красавиц.

«Что делать! — пишет как раз в это время Пилигрим в своем письме к леди Блендиш. — Никак у меня из головы не выходит эта притча о Змие; чем больше я думаю, тем она надо мной властнее. Разве он не завладел вами и не отвел вам первые ряды в своих легионах? Подумайте сами: пока вас не создали, плоды спокойно висели на ветках. Они качались перед нами, блестящие и холодные. Надо ведь хотеть их сорвать. Они не падали нам под ноги, не говорили на нашем языке, не читали наши мысли, не знали, когда им слететь к нам, когда преследовать нас! Не знали, как вернее всего овладеть нами!

Обратите внимание на ту из вас, что открыто стоит на пути Змия. Что станется с нею? Боюсь, что мир более мудр, чем его судьи! Отпрянь от нее, говорит мир. При свете дня сыны его следуют этому велению. Но стоит только стемнеть, как они все пускаются в пляс, скатываясь все ниже и ниже. Тут-то и появляется один из избранников; он считает, что совет, который первоначально был дан, исходил от дьявола; безразличие к последствиям зла хуже, чем само зло. Он является, чтобы вытребовать ее обратно. Из смрадных глубин он поднимает ее и возносит к блаженству. Разве само по себе это не соблазнительно? Бедняга! До чего же это благородная цель. Змий вымазал ее всю своей слизью, чтобы тот к ней прилипнул! Медленным, усталым шагом идет он и тащит ее к свету; она льнет к нему; в ней пробуждается человечность; она отчасти дело его рук, и он ее любит. В то время как они поднимаются вместе, он все пристальнее на нее смотрит, она же, может статься, устремляет свой взгляд только ввысь. Что же коснулось его? Что же это она исторгла из себя и что перешло к нему? Змий смеется над ними снизу. Добравшись до Врат Солнца, оба они срываются и падают вниз!»

Это поэтическое творение было написано без всякой мысли об опасности, какую содержит в себе любое пророчество.

Сэру Остину пристало написать все именно так. Это было неким оттоком для всей скопившейся в нем желчи, которую философия его все же несколько смягчала. Письмо это было ответом на душераздирающее послание леди Блендиш, молившей его приехать к Ричарду и за все окончательно его простить. Имя Ричарда в его письме не было упомянуто.

«Он слишком много о себе мнит», — подумала леди Блендиш, и незаметно для нее он начал умаляться в ее глазах.