Испытание Ричарда Феверела

Ричард прервал разговор: он повернулся и отошел к окну. На открывшемся клочке неба мерцали две или три звезды; они едва светились, словно ожидая луну. Та уже всходила, к ней тянулись леса; где-то там таилась его лесная звезда. У ног его стояла корзина с цветами; они были обложены мохом, и запах этого моха, проникая ему в ноздри, возвращал его в лес, туда, куда он теперь так неистово рвался.

Он тяжело вздохнул, потом еще раз, потом еще, и тогда рука отца опустилась ему на плечо.

— Тебе нечего мне сказать, сын мой? Откройся мне, Ричард! Помни, что если в душу закралась хоть тень неправды, ей уже не найти себе покоя!

— Ровно ничего, сэр, — ответил молодой человек, глядя на него широко открытыми глазами.

Баронет отнял лежавшую на плече сына руку и принялся расхаживать взад и вперед по комнате.

В конце концов, не в силах справиться с охватившим его нетерпением, Ричард спросил:

— Вы хотите, чтобы я оставался здесь, сэр? Значит, мне нельзя ехать сегодня обратно в Рейнем?

Отец его попытался шутить, но ему это не удалось.

— Ах вот как? Ты собираешься попасть на поезд через десять минут после того, как он отойдет?

— Кассандра меня выручит, — совершенно серьезно сказал юноша. — Особенно гнать мне ее не придется, сэр. А может быть, вы одолжите мне вашего Винкелрида? На нем я часа за три доеду.

— Но и тогда уже, как тебе известно, ворота парка будут на замке.

— Ну так я оставлю коня в деревне. Даулинг знает его и обо всем позаботится. Так вы позволите мне взять его, сэр?

Лицо Ричарда просветлело. Во всяком случае, если он и не успеет встретиться в этот вечер с любимой, он будет поблизости от нее, рядом, будет дышать тем же воздухом, что и она, увидит над ее спальней светящуюся звезду, услышит, как шепчутся ночью деревья у стен ее дома, как сузилось разделяющее их пространство; почувствует, что надежда начинает сбываться, и ощутит присутствие милой, а оно ведь, с тех пор как он узнал ее, озаряет ночь, как взошедшая в небе Венера. В уголке карниза над окнами Люси две ласточки свили себе гнездо; и вот теперь оттуда доносится их обращенный друг к другу щебет и писк, и его милая слышит их, лежа у себя в постели. Сердце Ричарда все время возвращалось к этим двум ласточкам — он сам не знал, почему. Они как бы воплощали собою все его мечты об их будущем счастье. Едва ли не каждое утро он следил за тем, как обе они вылетают из гнезда в поисках пищи, такие озабоченные среди всей этой безмятежной сладостной тишины. Ему казалось, что если он успеет к ночи примчаться в Рейнем и завтра на рассвете увидит их снова, он будет вознагражден за сегодняшний потерянный вечер; тогда он простит отца и полюбит его, и Лондон, и весь мир. Только бы увидать, как утром они вспорхнут, как блеснут в недвижном воздухе их лиловые спинки и белые грудки. О большем он уже и не помышлял.

После полушутливых слов баронета великое это благодеяние предстало перед его внутренним взором.

Сэр Остин все еще испытывал чувства сына.

— Никто ведь в Рейнеме тебя сегодня не ждет. Нехорошо будить горничных среди ночи.

Ричарда никакие препятствия не смущали.

— Ну раз так, сын мой, — сказал баронет все тем же полушутливым тоном, — то знай: я хочу, чтобы ты остался в городе.

— Так значит, вы вовсе и не хворали, сэр! — вскричал Ричард; отчаяние открыло ему глаза на ту западню, в которую его заманили.

— Я совершенно здоров, можешь быть за меня спокоен, — ответил отец.

— Зачем же меня обманули? — вскричал в гневе юноша.

— По-моему, Ричард, ты сам можешь лучше меня на это ответить, — заметил сэр Остин с отеческой строгостью.

Боясь, как бы его не отождествили с безрассудным юношей, Ричард сдержал вспыхнувшее было негодование. Сэр Остин увидел, как он перемалывает свою страсть в порошок, в порох, который еще взорвется, и решил, что лучше будет на какое-то время оставить сына в покое.

ГЛАВА XXII,

указывающая на приближение лихорадки