Испытание временем

Я гляжу вслед уходящей машине, стою и думаю об ошибках, о своем легковерии, печальных заблуждениях всей жизни. Их было много, сколько еще впереди…

8

В памяти сохранилась короткая встреча. В полковой канцелярии сидит Мишка Японец, на коленях у него обернутый в тряпку горшок. Он черпает ложкой суп, шумно ест и сопит. Впечатление, что рокочет насосная машина. За спиной стоит его жена, маленькая, широкобедрая женщина с золотыми зубами и массивными серьгами в ушах.

— Не беспокойся, политком, твоим студентам в моем полку будет неплохо. Они пройдут хорошую школу. Мои мальчики выведут их в люди.

Он скребет ложкой по дну горшка и жадно глотает куски мяса и картофеля.

— Для этих буржуйских сынков карманщик не человек. Бедный труженик, который жизнь проводит на каторге, для них — тьфу, негодяй! Немного воспитания, и они запоют по-другому. Я научу их уважать пролетариев. Будь спокоен, они остаются в верных руках.

Студенческий батальон и полк воров Мишки Японца — какое причудливое сочетание!

— Жаль, ты уезжаешь, мне бы такого политработника, как ты. Надоело мне ссориться с моим. Сегодня я ему руку чуть не испортил, связки немного растянул. Даст бог, пройдет.

Он закуривает и благодушно играет с женой, щекочет ее под мышкой и смеется.

— Было время, — говорит он, — когда я думал бросить свое паршивое дело и зажить по-другому. Как ты думаешь, кто испортил мне жизнь? Хаим-безногий. Он рассказал жениху моей сестры, ушному доктору, что я вор. Свадьба расстроилась. «Зачем ты это сделал?» — спросил я его перед смертью. «Это тебе за сплетни!» — отвечает он. Паршивый калека, из-за такой мелочи портят девушке счастье? Мы похоронили его без шума, он при жизни не любил рекламы. Ребята спели ему «Трум, трум, тум, тум, тум, тум» и поставили, как полагается, памятник.

Мишка Японец рассказывает историю своей славы: он вооружал революцию, снабжал оружием подполье, укрывал большевиков…

Еще припоминается:

Обширный двор штаба батальона, студенты прощаются со своим политкомом. Я благодарю их за любовь и внимание, призываю защищать революцию.

Меня грубо обрывают, они выкрикивают дерзости, точно никогда не тянулись предо мной.

— Вы не смеете посылать нас на фронт! Мы обязались нести караульную службу!

— Мы беспартийные! Революционные дела не касаются нас!

— Распустите батальон! Мы требуем свободы!

Они никогда не уважали меня, это было одно лишь притворство.

Харьковская маршевая часть привела меня в штаб армии, оперирующей против бандитов. Здесь встретились, я, разжалованный политком, и мой прежний политработник Шпетнер. После короткого совместного пребывания нам дали по отряду и завтра направляют в районы, захваченные бандами Махно.

Красноармейцы у штабного вагона слушают грустную повесть бородатого пулеметчика с бледным, изможденным лицом. Он томительно тянет, говорит едва слышно, чуть ли не шепчет. Никто не шелохнется, одному Лешке-конюху не сидится. Слыхали, как мямлит? Сил не хватает!

— Громче, Тихон, ничего не слыхать. Пару поддай, чего тянешь!

На Лешку устремлены грозные, встревоженные взгляды.

Нам видится деревня на берегу спокойной реки, за изгородью домик с прогнившей крышей, пустой овин и амбар без дверей. В горнице под образами сидят два брата. На одном слинявшая гимнастерка и красный бант на груди, на другом — френч и гетры.

— Сил нет, Тиша, отлежаться бы мне, голод доконал, — жалуется старший брат — Андрей.

— А потом что? — спрашивает младший, Тихон.

— Поеду к своим. Кому присягнул, тому и служить.

— К кадетам?

— Кто куда. И ты слово держишь, к красным идешь.

— Одно дело — к своим, другое — к чужим.

В бедной хатенке страдают два брата, один — от жажды и голода, другой — от горя и тоски.

— Что, Андрей, передумал? — снова и снова спрашивает Тихон.

Губы больного пересохли от жажды, — третий день его морят без пищи, второй день не дают воды.

— Кому присягал, за того и умру.

— Решай, Андрюша, скорей. Мне завтра в часть ворочаться.

— Сил нет, Тиша, терпеть, убей! Кончай, ради бога! Ударь меня в грудь, изойду я кровью внутри, и никто не узнает об этом.

— В часть опоздаю, — твердил младший брат, — под суд пойду, а тебя уломаю.

Еще день лишений, брат снова молит брата:

— Убей меня, Тиша, сделай доброе дело.

— Покорись, Андрюша, нельзя мне в тылу врага оставлять. Богом прошу, покорись.

Брат ложится пред ним и грудь подставляет. И Тихон плачет, жаль себя и Андрюху, но нельзя ему кадета в тылу бросать. Брат укором стоит перед глазами, куда ни обернешься, все он да он: и на стене, и на двери, и на дороге. Растет в Тихоне злоба, терпенью приходит конец, он замахивается и бьет по наваждению тяжелой скамьей. Андрей закидывает голову, не стонет и не дышит больше.

Мне чудится деревня на берегу спокойной реки, за изгородью домик с провалившейся крышей и покойник, распростертый на полу.

Я разглядываю пулеметчика, его широкую ладонь и думаю об Андрее. Жутко и тревожно за Тихона, за страшную твердость его, но разве только смерть примиряет врагов?

Красноармейцы молчат, один Лешка жует и хохочет. Нашли что послушать, туда ему, кадету, дорога…

— Цыц, малоумный! — останавливает кто-то его.