Испытания

— Папа принесет, — с усилием повторила Наталья, — он вчера не пришел, наверное, потому, что ему надо было сделать что-то очень важное. (Подумала: «Что может быть важнее, чем вложить свою, пусть даже небольшую, лепту в детей, в их воспитание?») А сегодня у тебя будет конструктор, и ты построишь лодку, грузовик, самолет, мотороллер… Все очень нужное.

— Да, мама… Ведь ты — директор школы, ты знаешь, что очень нужное и важное.

Он сказал так «понарошку». Он уже догадывался, что мать тоже не знает. И он понимал, кажется еще во сне понял, что и лодка, и грузовик, и самолет, и мотороллер не настоящие, как у Соловьева, а просто для забавы малышей. Впрочем, наверно, надо показать Арише, что игрушечно строить из глупеньких железок, — надо, чтобы малыши забавлялись!

Миша шагал по широкому светлому коридору среди одноклассников, которые гордо несли коробки «Конструктора № 4». В дверях остановился, пропуская девочку — соседку по парте с ее ношей. Улыбнулся и, пожав тоненькими плечами, как взрослый, вошел в свой второй класс «В».

9. Выполнимо или невыполнимо?

Старый корпус нового огромного производственного объединения. Старый завод. Чудится Люции Крылатовой, что по длинному, загроможденному оборудованием пролету придет она в давнее предвоенное прошлое, в свой цех, к своему токарному станочку.

И услышит краткое распоряжение взмыленного комсорга: «Люсенька! Домой не собирайся! Конец месяца — аврал!» Или длинную просительную тираду товарки-станочницы услышит: «Люська, разреши, как профорг, с нынешнего собрания сбежать, опять серая скучища будет, я в прошлый раз сидела, теперь пускай кто-нибудь другой!»

— Мой завод, — сказала художница секретарю парткома Виктору Филипповичу Петрову, когда вставала на партийный учет. — Здесь меня, ученицу токаря, принимали в комсомол; здесь на комсомольском собрании обсуждали, когда я впервые в жизни портрет набросала, обвиняли, что получился не портрет, а карикатура на приемщика ОТК. Здесь же мне утвердили характеристику для поступления в художественное училище, на вечернее отделение. Мастер цеха даже назвал меня «рабочей косточкой», хотя я не из рабочей семьи, а из крестьянской.

— Я читал вашу автобиографию, — кивнул Петров, показав на аккуратную картонную папку, лежавшую на столе.

Он говорил медленно — так говорят люди в цехах, стараясь находить моменты относительной тишины в привычном заводском шуме. И похоже было, что в его внимательных темных глазах мелькал энергичный отсвет раскаленного металла. Горячий веселый блеск, несовместимый с жестким каркасом официальной беседы.

— Мать мне имя придумала. Фантазерка она была удивительная до самой смерти, она умерла недавно. Наталью, дочку мою, Ледей называла. Что-то вроде сокращения от лебедя. Ей нравились лебеди в Гайд-парке, она ведь в Лондоне жила до революции. Горничной в богатой русской семье, уехавшей еще до первой мировой за границу.

— Я читал вашу автобиографию, — снова кивнул Петров. Он понимал и чувствовал, что надо вести беседу как диалог, а не монолог художницы или свой собственный. Но собеседница была не из привычного заводского контингента. У Петрова не было опыта общения с подобными «ягодами не моего поля», как он мысленно предупреждал себя еще до встречи с Крылатовой. Виктор Филиппович вообще возражал против прикрепления художника к партийной организации производственного объединения — зачем нам люди с таким «гостевым статусом»?! Нечеткость в этом и просто-напросто непорядок! Уступил только просьбе Латисова, первого секретаря райкома партии. А в ходе нынешней беседы предвзятое отношение Виктора Филипповича к художнице стало меняться, Крылатова производила хорошее впечатление. И это тоже настораживало секретаря парткома. Он обычно принимал, даже охотно принимал, любые коррективы своего мнения о человеке, лишь бы они шли от разума, а не от эмоций! И тем более не от воздействия женского обаяния! Все это мешало диалогу, делало Виктора Филипповича сухо-немногословным.

— Продолжайте, пожалуйста, — сдержанно предложил он, не заметив сначала, что Люция Александровна уже продолжает:

— …Когда началась эвакуация, не смогла расстаться ни с людьми, которых Москва удержала, ни с машинами. Однажды ночью иду по цеху, полупустому уже, и чудится, что станки на меня укоризненно глядят всеми своими шестеренками… Мой завод! Задумала серию портретов современных производственников. Решила для более тесной связи с коллективом попроситься к вам на партийный учет.

Петров слушал, хмурясь. И Люция Александровна подумала, что, как бывало с другими ее собеседниками, секретарю парткома не нравится ее бессознательный профессионализм: привычка разглядывать человека, портрет которого ей захотелось написать.

Ей сразу же показалась интересной моложавая физиономия Виктора Филипповича — со смешанным выражением уважения, сомнения и легкой насмешки. Так, словно секретарь парткома был склонен поиронизировать и над самим собой, и над окружающими, но боролся с привычкой, не подобающей его положению.