Испытания

Четыре раза возвращалась Зина в лощинку, превращенную в перевязочный пункт. Пятерых бойцов вынесла она, думая лишь об одном человеке и машинально разыскивай его на искромсанной взрывами поляне.

Когда поднятые в наступление части Орехова достигли лощинки, Зина лежала в глубоком обмороке среди вынесенных ею раненых.

Она очнулась в пустом блиндаже, и первый, кого она увидела, был Дмитрий.

Бойцы третьего батальона нашли Орлова засыпанным землей в снарядной воронке, над которой вздыбились гусеницы сожженного танка. Орлов плохо помнил, как он подбил танк, и, пытаясь вспомнить, видел только немца, свисающего из люка в позе… тряпичного «петрушки». Дмитрий не был ранен. Его лишь оглушило взрывом одного из наших снарядов, посланных по квадрату 8.

Санитары, которым хватало дела в тот день, временно оставили его вместе с другими легко раненными в ближайшем, более или менее надежном укрытии — в блиндаже командира третьего батальона.

Гориев, оказывается, добежал до наших траншей и сейчас находился в санроте. За сожженный танк и огонь на себя он, Орлов, снова представлен к ордену. Все это Дмитрий успел узнать, стараясь привести в сознание Зину. Ее сумка была пуста и разорвана, и, не найдя никаких медикаментов под рукой, Дмитрий воспользовался простым возбуждающим средством, применяемым в мальчишеских потасовках: он выплеснул в лицо девушки кружку с водой.

— Гориев в санроте! — воскликнул Дмитрий, едва Зина открыла глаза. — Пойдем, я тебя провожу! Помогу тебе дойти!.. Донесу!

Ему страшно хотелось обрадовать ее, в нем вспыхнуло бескорыстное желание подарить девушке счастье. Но губы Зины искривились.

— В санроте! — протянула она. — Голова, должно быть, у него заболела, да?

Девушка отвернулась к стене и продолжала вполголоса:

— Помнишь наш разговор, ну да, когда я гимнастерку стирала?.. Так вот — ясно, что я ошиблась…

Дмитрий не понимал, когда, как, из-за чего успела поссориться Зина с Павлом, но что-то в словах девушки показалось ему непереносимо несправедливым, обидным. Несовместимым со страшной битвой, еще не законченной сегодня.

— Гориев настоящий человек! Он поступает по совести, не заботясь о мнении дураков!.. — воскликнул Дмитрий. И рассказал Зине, как он должен был послать почти на верную смерть нескольких человек для демонстрации отхода разведчиков, как он думал, кого выбрать, сознавая, что в подобной обстановке каждый, могущий стрелять, драться, нужен на поле боя. И как Гориев, раненный в правую руку, решил быть полезным до конца — заменить собой бойца, который еще мог стрелять.

Зина слушала, чувствуя все бо́льшую легкость на сердце, будто снова знакомо передавалось ей приподнятое настроение, кипучая энергия Орлова.

Да, конечно, она немедленно пойдет в санроту. Мысленно она уже встречает взгляд милых серьезных серых глаз, видит бледное лицо, как тогда, в Москве, на балконе… Конечно, она виновата, что поверила мнимому бегству офицера, известного во всей дивизии своей спокойной, умной храбростью!

Раздался телефонный звонок.

— Да, — сказал Орлов. — Да, да… — Он положил трубку и странно растерянно взглянул на Зину.

— Ну пойдем, Дима! Пошли в санроту!

И, как будто у него перехватило дыхание, Дмитрий прошептал:

— Подожди немного… Пойдем немного погодя…

Зина засмеялась, не замечая растерянности товарища:

— Ну пошли, пошли!

Она шутливо обняла Дмитрия за плечи, заглянула ему в лицо. И улыбка сбежала с ее губ. Она произнесла твердо:

— Пойдем туда, Орлов!

…Прямое попадание пятисоткилограммовой авиабомбы вырыло на месте блиндажа санроты глубокую воронку.

Безумными глазами смотрела Зина на черное кровавое крошево…

10. Продолжение боя

Наступление советских войск развивалось. На этом, как и на других участках фронта, немцы применили так называемую эластичную оборону, которая потребовала особенной активности нашей разведки.

— …Оставляют огневые точки, которые продолжают действовать. Основные силы отводят. Потом ночью и оставленные стараются улизнуть. Мы же, пока разберемся, в чем дело, воюем большими соединениями против нескольких человек — так получается! Вы, следовательно, должны со своим взводом и автоматчиками разведать ближайшее расположение немцев, — сказал Орлову командир полка.

Были душные летние сумерки. Орехов находился на наблюдательном пункте полка — в разрушенной стопятимиллиметровым снарядом одинокой избе. Снаряд как бы отрезал от пятистенника деревянный ломоть передней стены, и казалось, что именно с отрезанным ломтем исчезло нечто индивидуальное, отличавшее это жилище от сотен других. То, что осталось, выветренное, вывороченное, искромсанное, не было уже чьим-то личным разоренным домом. Оно полностью сливалось с окружающей искромсанной, вывороченной, обугленной землей, бескрайней землей Родины!