Исследования по истории платонизма

1. Поскольку вы считаете, что нужно свести воедино все то, о чем я много раз говорил и писал в разных трактатах (различные [толкования фрагментов из Тимея], разъясняющие учение Платона, которого, как мы предполагаем, он придерживался относительно души), потому что это рассуждение заслуживает отдельного сочинения, ведь иначе его трудно понять, а также потому, что оно нуждается в обстоятельном доказательстве, поскольку идет в разрез с [мнениями, высказанными] многими платониками, то я [сначала] выпишу текст, как он написан в Тимее

[1874]. «Из неделимой и всегда неизменной сущности и из той, что стала разделенной в телах, он[1875] смешал третий, находящийся посередине, вид сущности. Что же касается природы тождественного и иного, то он поставил сущность, смешанную из неделимой и ставшей разделенной в телах, посередине [между ними]. И взяв эти три компонента, он смешал их в один вид, приладив силой с трудом поддающуюся смешению природу иного к тождественному. Смешав их таким образом при участии сущности и сделав из трех одно[1876]

, он это целое опять разделил на нужное число частей, каждая из которых являла собой смесь тождественного, иного и сущности. Делить же он начал следующим образом…»[1877]. Эти слова явились причиной такого количества споров среди толкователей, что разобрать их [все] в нашем сочинении задача непосильная, а для вас, знакомых почти со всеми [этими толкованиями], и излишняя. Но, поскольку одни из наиболее славных мужей присоединились к Ксенократу[1878], объявившему сущностью души само число, движимое самим собой[1879]

, а другие — к Крантору[1880] из Сол, смешавшему душу из умной природы и из кажущейся природы чувственно воспринимаемых вещей[1881], я думаю, что прояснение этих мнений будет для нас чем-то вроде вступления.

2.

 Рассуждение о них обоих будет кратким. Первые считают, что под смешением неделимой и делимой сущности не подразумевается ничего помимо возникновения числа: неделимо — единое, делимо — множество; из них возникло число, когда единое ограничило множество и положило предел беспредельности, которую они также называют неопределенной двоицей (Зарат[1882], учитель Пифагора, также называл ее матерью числа, а единое — отцом, поэтому лучшими из чисел являются те, которые походят на монаду[1883]). Тем не менее, [они полагали, что] это число еще не есть душа, потому что ему недостает способности быть двигателем и движимым[1884]. Но когда были смешаны тождественное и иное, из которых одно есть начало движения и изменения, а другое — покоя, тогда появилась душа, которая обладает способностью останавливать и пребывать в покое не меньше, чем — двигать и быть движимой. А последователи Крантора полагали, что душе в наибольшей степени свойственно рассуждать об умопостигаемых и чувственных вещах: о различиях и сходствах как в них самих, так и в отношении друг к другу. Они говорили [что, для того] чтобы душа могла знать все, она [должна быть] смешана из всего, а составляющих частей у души четыре: умопостигаемая природа, всегда та же самая и одним и тем же образом существующая, претерпевающая и меняющаяся природа тел, и еще природы тождественного и иного, потому что каждая из указанных выше природ причастна инаковости и тождественности.

3. Все эти толкователи полагают, во-первых, что душа не возникла во времени и не рождена, но из-за того, что она обладает многими способностями, Платон ради изучения разделил ее сущность и представил возникшей и смешанной в речи [Тимея]; во-вторых, что точно так же Платон думал и о космосе: твердо зная, что космос вечен и не рожден, но видя, что, каким образом космос устроен и как управляется, нелегко постигнуть тем, кто изначально не предполагает ни его возникновения, ни соединения из возникших [частей], он обратился к такому способу изложения. Таковы их мнения, если говорить в целом.