Источниковедение

Конечно, процедура деконструкции данного текста не может ограничиться этим примером; чтобы лучше понять не только целеполагание автора, но и специфику конкретной практики историописания, желательно продолжить разбор документальной фазы его историографической операции и обратить внимание на работу с другими историческими источниками, в частности с материалами делопроизводства. Так, автор в качестве доказательства усиления летом 1917 г. революционного настроя крестьянских масс, который «определенно» нес на себе печать активной деятельности местных большевиков А. А. Пономарева, М. Г. Морозова и др., привел слова из доклада комиссара Временного комитета Государственной думы и Временного правительства по Ставропольской губернии Д. Д. Старлычанова

06 ухудшении дел в губернии и об открытых заявлениях сельских жителей «о ненужности Временного правительства» и сделал сноску на документ, хранящийся в Государственном архиве Ставропольского края[754]. Однако в указанном докладе мы не найдем упоминания о деятельности большевиков и заявлений о ненужности Временного правительства. Губернский комиссар указывал, что «сложная сеть взаимоотношений, возникающая на почве всякого рода аграрных и торговых отношений, осложненных многочисленными затруднениями в снабжении населения продуктами обрабатывающей промышленности, дает многочисленные поводы к возникновению беспорядков»

[755].

Современный исследователь, конечно, вправе указать на грубую ошибку, подмену сообщений исторических источников, меняющую их смысл, после чего сделать заключение о низком качестве исследовательской работы и вывод, что с такими практиками в исторической науке следует бороться и вообще искоренять их. Но, придя к такому выводу, будет ли исследователь прав?

Начиная с эпохи Просвещения научная история пыталась вытеснить из исторического мышления все, что не подпадало под стандарты рациональности и научности. До сих пор в научном сознании остается не изжитым желание остановить тех, кто «злоупотребляет прошлым»[756]

, нам продолжают напоминать, что научная история должна бороться с практическим использованием прошлого[757], и, даже признавая множественность моделей исторического сознания, историки ставят задачу «по разоблачению искажений и мифов»[758]. Нет, деконструкция предполагает конечной целью не столько поиск ошибок, неточностей, заблуждений авторов исторических сочинений, сколько приближение к пониманию цели конкретной практики историописания, ее объяснение.

Возвращаясь к примеру ставропольского историка, мы можем заключить, что он проводил презентацию сконструированного им прошлого именно таким образом не от незнания правил научной работы, а от того, что цель, которую он ставил перед написанием истории, была другой – не связанной со строгой научностью. Этот историк презентировал социально ориентированный тип исторического знания.

Процесс деконструкции исторического текста, в частности выявление оперативной фазы объяснения, позволяет анализировать теоретическую конструкцию, при помощи которой историк объясняет исторический процесс.

Например, В. С. Борзаковский (1834–?), автор «Истории тверского княжества» (это издание магистерской диссертации Борзаковского было удостоено Уваровской премии), создавая объяснение процесса появления древнерусских городов, сослался на мнения В. В. Григорьева (1816–1881), И. Д. Беляева (1810–1873) и К. Н. Бестужева-Рюмина о причине градообразования[759]

, но совершенно не учел, что указанные им известные ученые были сторонниками разных взглядов на этот вопрос. Первый историк – ориенталист – был сторонником торгового происхождения городов (городские укрепления строились уже после)[760], второй вел их происхождение от нужд обороны[761], а третий – от поселений славянских общин-жуп и княжеской политики[762]. То есть Борзаковский не предусмотрел, что в исторической науке не существовало единого теоретического объяснения причины градообразовательного процесса. Произведение вышеприведенного историка отвечает видовой характеристике такого историографического источника, как монография, однако, как показывает анализ, знание автором российской историографии второй половины XIX в. оказалось поверхностным.