Истоки (Книга 1)

Там, за этим окном, живет она, Вера Заплескова. Грустно, как вода в омуте, синели стекла, отражая полусумрак овеянного ветром рассвета. Небо закидано темно-пепельными облаками, и только над Москвой-рекой в узкой прорези туч робко плескалась далекая синь. Все отчетливее выступал двор серый каменный колодец, и вместе с угасающей зарей все блекло и холодело в душе Михаила. Со стыдом вспомнил: с барабанным оптимизмом писал в газету о бойце, которому ампутировали отмороженные ноги, почему-то умолчав о том, что красноармеец, страдая, ругался, плакал, просил не отрезать ног и все повторял, что у него трое детей и хворая жена. Вспомнил, как всякий раз в начале боя испытывал противную робость, а в очерке, подделываясь под чей-то оскорбительно-бодряческий тон, писал, будто бы с веселым, легким сердцем бежал на врага среди разрывов снарядов.

Машина прошуршала шинами у подъезда. Во двор вошли женщина и мужчина. По внезапному испугу своему он скорее почувствовал, чем узнал, Веру. Молодой человек в плаще и шляпе был Валентин Холодов.

Сильно, до тоски вдруг захотелось Михаилу, чтобы эта женщина была не Вера или чтобы он не видел ее вместе с Холодовым. И было противно оттого, что он не только боялся правды, но и, сознавая боязнь свою, все-таки ничего не мог поделать с собой. Надо бы решительно отвернуться, забыться, но глаза его видели Веру.

Холодов положил руку на голову девушки, а девушка, запрокинув лицо, подставила ему губы, и он поцеловал ее. Придерживая полы плаща, Вера сначала пошла торопливо, потом останавливалась на каждой ступеньке, улыбаясь и помахивая рукой Холодову. Когда скрылась за стукнувшей дверью, майор надел шляпу и пружинящим шагом пошел со двора. Но вдруг остановился, подняв голову.

- Иди спать, - робко выглянув из окна, тихо сказала Вера.

В ответ послышался воркующий голос Холодова:

- Не могу, понимаешь, не могу. Чудное утро, ведь правда?

Появился дворник в белом переднике, с метлой и попросил у Холодова закурить.

Все, что происходило во дворе, было обычным и малозначащим для постороннего человека, такого, как дворник, как студент, выбежавший во двор с гирей в руке. Но эта обычная сцена для Михаила имела глубоко несчастный смысл. Долго смотрел он в окно, в котором только что исчезло улыбающееся лицо девушки.

"По крайней мере все ясно", - инстинктивно прибегнул он к той благой мудрости, которой утешаются все проигравшие борьбу. "А что ясно-то? Что ты дурак?" - спросил внутренний насмешливый голос. "Это верно, дурак", уныло согласился Михаил с этой новой самооценкой.

Серые, раздерганные ветром облака беспорядочно плыли по небу. Тускло сияли полинялой позолотой пузатые главы собора Ново-Девичьего монастыря. На один из куполов опустилась галка, похожая издали на квелую осеннюю муху. Над Нескучным садом до изломанной линии горизонта висело мутно-зеленое облако, похожее на озеро, а в нем рыбой плавал тупоносый аэростат...

Прошло немало дней.

"Человек познает свои слабости для того, чтобы покончить с ними", вспомнил Михаил слова из письма Юрия. А так как он хорошо знал свои "пережитки", то не замедлил горячо уверовать в возможность быстрого и глубокого самообновления. Михаил теперь не курил, денег на парикмахерскую не тратил, а брился сам тупой, забитой бритвой. Упаковал даже повседневный костюм и ходил в гимнастерке, в брюках цвета вялой травы и в кирзовых сапогах, навертывая на ноги портянки из мешковины. Товарищам, удивленным его бедным оперением, говорил скромным, почти хворым голосом:

- К маме еду.

Можно было подумать, что он, по меньшей мере, отправляется в ссылку.

За сутки до отъезда домой Михаил выклянчил у Веры согласие на "последнее пятиминутное свидание".

"Ревнуют, страдают, завидуют только отсталые люди. Новый же человек скажет ей и ему: "От всего сердца желаю вам счастья", - думал Михаил, несколько побаиваясь созданного его воображением образа положительного человека. Человек этот, не помышляющий о себе, живет для счастья людей, высясь над слабым и грешным Михаилом, как утес Стеньки Разина над плоской степью.

Поздним вечером Михаил ждал Веру в садике среди обомлевших от предгрозового удушья стриженых тополей. На скамейках шушукались парочки. Где-то за Калужским шоссе безуспешно поджигали небо сухие молнии. В бесплодной ярости рычал гром. Дождя все не было.

Ржаво проскрипели железные ворота, впустив в разлив синеватого сумрака невысокую девушку. Под каблуками ее шепелявил асфальт.

Вера минут двадцать готовилась к этому свиданию, заглядывала в зеркало, придавая глазам "зимнее" выражение. Она перечитала письма Михаила и снова почувствовала, как немыслимо далеко уклонился он в сторону от действительности. Вера почла за свой нравственный долг отрезвить фантазера. Немного жалко было этого разворошенного человека. Нужно помочь ему хотя бы правдивым словом. Чуждая фразы, она не хотела кривить душой и притворяться. Говорить правду нелегко. Но одно лишь сознание, что она сумеет выпрямить вывихнутую душу человека, уже доставляло ей радость.