Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

К сожалению, это требование единства двух подходов нередко нарушается даже в лучших из наших работ. В 1966 г. вышла книга А.Я. Авреха, написанная на очень интересную тему и претендующая на более или менее полное изложение событий: «Царизм и третьеиюньская монархия». Автор хорошо знает то, о чем пишет. Он один из первых отошел от ставшего традицией сведéния истории России начала XX в. к одному только рабочему, революционному движению, от чего, кстати, страдало и изучение самого рабочего движения. Очевидно, что ни оно само, ни тем более гегемония пролетариата в освободительной борьбе не могут быть поняты, если остальные классы, в том числе буржуазия и ее партии, будут изображаться в качестве статистов истории с заранее отрепетированными ролями. А.Я. Аврех – противник подобного схематизма. И все же, мне думается, он тоже еще не свободен если не от самой старой схемы, то от ее методологии, состоящей в превращении конкретного исследования в иллюстрацию наперед выдвинутого положения.

Вот одно из таких положений: Россия столыпинского времени переживала революционный кризис. Народом, утверждает автор, владело революционное настроение. В такой обстановке реформы становились невозможными, а переход масс к прямым действиям был только вопросом времени. Не стану сейчас разбирать, в какой мере прав или не прав автор и нет ли некоторой доли фатализма в его концепции (как известно, Ленин не исключал возможность успеха столыпинщины). Но в данном случае я хотела бы обратить внимание на недостаток, свойственный не только работе А.Я. Авреха. Автор оперирует революционными настроениями, на них, можно сказать, строит концепцию, но он их не изучает. Характер, глубина, форма, распространенность этих настроений, их соотношение с иными (и не только контрреволюционными) настроениями – все это вне поля зрения историка. Ему кажется достаточным привести несколько строк из статей Ленина и подкрепить свой вывод некоторыми признаниями из лагеря реакции, носящими иллюстративный характер.

Меня лично интересует психологический фон признаний врагов революции. В какой мере их ожидания нового «потопа» были показателем реального положения и в какой мере они – остаток страха, пережитого в 1905 г.? Существовала ли в этом

отношении разница между кадетами и правыми (Милюковым и Марковым 2-м) и т.д., и т.п. А.Я. Аврех, разумеется, прекрасно понимает социальное различие партий, входящих в третьеиюньский блок, но тем и ограничивается. Современному же читателю этого явно недостаточно. В его глазах, ретроспективно, и Милюков и Марков 2-й в равной мере монархисты. Отличие либерально-монархической контрреволюционности от черносотенно-монархической с помощью одной социологической формулы, даже литературно «расцвеченной», вряд ли будет схвачено читателем, если историк не покажет и природу,

и тактику, и

психологию соответствующих партий и лидеров, притом покажет в виде процесса – во всех деталях конкретной и изменяющейся обстановки своего времени.

Иначе говоря: чтобы не впасть в схематизм, мы должны внимательно вглядываться в образы прошлого, в социальные типы внутри разных классов и общественных слоев, в их взаимосвязи и проявлении. История, как наука, и история, как искусство, одинаково, хотя и по-разному, обязаны показывать «живых людей»: тех, что выступали в Думе или ничего не знали о ней, читали газеты или были неграмотны, и при всем том жили своей повседневной жизнью, ели, пили, женились и умирали. Все они чего-то хотели, чего-то добивались, из миллионов их воль складывалась обстановка, в которой принимались законы, имела успех или неуспех политика Столыпина или другого государственного деятеля и, в конечном итоге, решался вопрос о революции и будущем России.

В 1914 г. вышла книга М.Г. Семеновой-Тянь-Шанской «Жизнь Ивана». Она содержит собирательный образ русского крестьянина, основанный на личных наблюдениях. Перед нами проходит жизнь «Ивана» от рождения до смерти, со всей дикостью патриархальных предрассудков и обычаев, с отсутствием общественных интересов и т.д. Правильно или неправильно описывает автор своего героя? Насколько распространен был такой «средний» тип почти или полупатриархального крестьянина, какие перемены совершались в его сознании, привычных отношениях? Аргументированный ответ на эти вопросы в нашей марксистской литературе, посвященной предреволюционной России, найти трудно. Имеются многочисленные работы о крестьянских волнениях, имеются исследования о крестьянском землевладении и землепользовании, не хватает «только» самих крестьян, их повседневной жизни, быта, психологии.