Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Но какую бы сторону этой общей позитивной задачи мы ни взяли, отправным и совершенно необходимым условием ее решения являлось и является освоение марксистского, ленинского наследия, опыта и результатов работы наших предшественников (в том числе интересного и еще недостаточно изученного наследства советской исторической мысли времени ее становления). Впрочем, и задачу освоения наследства, несмотря на ее кажущуюся ясность, тоже надо было осознать и правильно поставить. Нельзя не заметить в этой связи, что реакция на догматизацию, в основе своей естественная и здоровая, в иных случаях становится своего рода хроническим состоянием; при нем оказывается уже не столь важной и даже отодвинутой на задний план цель, во имя которой действительно нужно вести борьбу с омертвлением, канонизацией исходных положений нашей науки, – с тем, что (если иметь в виду более широкую теоретическую и политическую связь) питает собою доктринерство как правого, так и «лево»-экстремистского толка. Поэтому и освоение наследия, чтобы быть творческим, не может ограничиваться мобилизацией «цитат», противопоставляемых тем или иным упрощенным схемам и положениям. Оно должно быть – и переломный характер эпохи к этому обязывает с особенной силой – новым прочтением исторической концепции Маркса, Энгельса, Ленина. А такое прочтение требует исторического подхода к самому наследству: анализа движения марксистской мысли за столетие с лишним – с упором на развитие метода, на диалектику преодоления противоречий между обобщением, выводом, законом и «неуловимой», постоянно меняющейся практикой истории, противоречий, которые было бы наивно сводить к недоработке или к чьей-то злой воле (даже тогда, когда она налицо и вносит «свое» в трудности развития мысли). Нет, эти противоречия – естественны и неизбежны. Более того, именно они составляют движущее начало науки, исторической, быть может, в большей мере, чем всякой другой.

Рассматриваемая под этим углом зрения задача освоения наследства органически входит в основное русло методологической работы, неотделимой в свою очередь от потребностей, задач и результатов исторического исследования в целом. Последнее, кажется, не требует доказательств: может ли методология науки разрабатываться вне самой науки? Однако за очевидностью ответа стоит непростая проблема. Остроту ее продемонстрировала, в частности, весьма представительная и содержательная дискуссия (январь 1964 г.), которая явилась исходным пунктом для нашей практической деятельности[1]. Многими уже тогда выражалась неудовлетворенность сложившимися взаимоотношениями между социологией и исторической наукой. Ощущалась необходимость заполнить брешь между формулами общих законов исторического развития, повторяемыми и варьируемыми в учебных и популярных изданиях по историческому материализму, и конкретным исследованием, фактическая основа которого непрерывно меняется и в огромной степени обогатилась и изменилась как раз за последние десятилетия. Самое безразличие «общих законов» к этому качественному росту науки должно было сигнализировать о существовании серьезных неполадок в данной сфере теоретического синтеза. Видимо, эти неполадки порождены не одной фактоманией историков и не одним отрывом философов от новых и свежих результатов науки. Причина глубже. Она состоит в неправомерном противопоставлении «закона» «факту», теории исторического развития воспроизведению конкретного хода событий (впрочем, сторонники такого противопоставления не всегда решаются провести его последовательно, крайне запутывая вопрос фразами об исторической конкретности как «проявлении» действия общих законов и т.п.).

Дело, стало быть, не в том, чтобы искуснее сформулировать предмет исторической науки. Спор в равной мере затрагивает теорию, он имеет существенное отношение к более широкой проблеме историзма. Ибо приоритет практики выступает в сфере познания как приоритет конкретного, которое только по недоразумению можно представлять в виде самоочевидного, эмпирического, наперед данного. «Значение общего

противоречиво: оно мертво, оно нечисто, неполно etc. etc., но оно только и есть ступень к познанию

конкретного, ибо мы никогда не познаем конкретного полностью. Бесконечная

сумма общих понятий, законов etc. дает конкретное в его полноте»[2]. Из этого великолепного ленинского определения, опирающегося на понимание вопроса Гегелем и Марксом, вытекает, по крайней мере, три вывода для нас. Первый: не может быть отдельной науки, занимающейся только общим, вне конкретного, как не может быть и отдельной науки, занимающейся только конкретным, вне общего (в ином случае неизбежны «сиамские близнецы» – эмпиризм и пустая, беспредметная умозрительность).

Второй: конкретно – это всегда цель познания, цель, которую нельзя реализовать разом и которая, если спроецировать ее на определенный объект исторического исследования, позволяет вновь и вновь «открывать» его, обнаруживать в нем новые, не входившие раньше в поле зрения стороны и даже факты.