Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

Немцы полагали, что большевистский режим всегда будет неустойчивым и слабым, и тут они просчитались. Но зато не ошиблись в том, что Франции и Великобритании будет гораздо труднее сблизиться с большевистской Россией, чем с Россией после победы контрреволюции. Итак, в обозримом будущем Германия, скорее всего, относилась бы к власти Ленина терпимо. Если бы немцы победили и установили в Европе свой порядок, это с большой вероятностью уберегло бы Европу от Гитлера и Второй мировой войны, однако едва ли уберегло бы Россию от Сталина.

Как в случае с любым альтернативным историческим сценарием, эти выводы не более чем обоснованная гипотеза. Такие сценарии позволяют дать волю воображению, однако этим их роль не ограничивается. Верить в неизбежность всех исторических событий – роковое заблуждение. Это не просто противоречит фактам, но и ведет к моральному упадку и бездействию в политике. Я постарался разобрать здесь ряд альтернативных и вполне возможных событий, которые могли бы радикально изменить ход как российской, так и общеевропейской истории в пору большевистской революции. Это упражнение фантазии тем более полезно, что оно выявляет тесную взаимосвязь истории России и Европы в целом. С одной стороны, эволюция Российской империи определяется главным образом борьбой за место среди европейских великих держав, а с другой – невозможно разобраться в европейской и мировой истории, если пренебречь существенной ролью в ней царской России. И едва ли в какой-либо другой момент судьбы России и Европы в целом были так тесно переплетены, как в 1900–1920 гг.

2. Покушение на Столыпина

Сентябрь 1911 г.

Саймон Диксон

С того самого дня, 1 сентября 1911 г., когда Петр Аркадьевич Столыпин был застрелен в киевском городском театре, вокруг этого убийства не утихали споры. Единственное, что не вызывало сомнений, – личность убийцы, стрелявшего в премьер-министра: Дмитрий Богров, 24-летний юрист, примкнувший к движению эсеров, дважды почти в упор разрядил свой браунинг в Столыпина. Но зачем он это сделал? Было ли это искупительным жертвоприношением, совершенным по требованию товарищей-террористов, которые узнали, что Богров выдал их полиции (за деньги, чтобы покрыть накопившиеся за время учебы карточные долги)? Или он сделался двойным агентом и действовал по приказу таившихся в тени правых, возмущенных земельной реформой Столыпина и считавших, что она играет на руку еврейским спекулянтам? А может быть, Богров, напротив, отстаивал интересы своего еврейского семейства, видя угрозу в поощряемом Столыпиным великорусском национализме? (Такую версию выдвигает Александр Солженицын в беллетризованном рассказе об этом покушении в «Красном колесе».) И главный вопрос, над которым ломали голову и следующие поколения: могла ли история пойти иным путем, останься Столыпин в живых? Могла ли его программа широких преобразований предотвратить революцию 1917 г.? Могла ли пресловутая «ставка на сильных» – попытка превратить обнищавшее российское крестьянство в зажиточную аграрную буржуазию – заложить основы стабильной эпохи мира и процветания, надежды на которую столь жестоко лишили страну большевики? Очевидная идеологическая нагрузка такого вопроса способствовала тому, что он обретал актуальность вновь и вновь. На Западе репутация Столыпина впервые «политизировалась» во времена холодной войны, когда то меньшинство историков, которое не симпатизировало левым, дополнительно раскололось: горстка так называемых оптимистов доказывала, что революция не была для России неизбежностью, а перевешивавшие их числом скептики, в том числе консультанты, готовившие Маргарет Тэтчер к встрече с Михаилом Горбачевым в Москве весной 1987 г., настаивали на том, что Столыпин был лишь временной фигурой и неуспех его преобразований сам по себе доказывает невозможность радикального реформирования в Российской империи{2}. В самой России крах Советского Союза побудил обратиться к наследию Столыпина как части политического прошлого, которая еще могла пригодиться. С 1991 г. Столыпин был реабилитирован и превратился в пророка того консервативного и патриотического консенсуса, на который многие россияне возлагали надежды в начале XXI в.: восстановить национальную гордость с помощью разумных экономических реформ, не прибегая к репрессиям, как при Сталине. Когда в декабре 2008 г. государственный телеканал «Россия» провел опрос, кого следует считать самым великим русским историческим деятелем (в опросе приняло участие более 50 млн человек), Столыпин занял второе место, уступив лишь средневековому полководцу князю Александру Невскому. Сталина он подвинул на третье место; среди кандидатов значились также Пушкин, Петр I и Ленин.