Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

В итоге сам же Николай II главным образом и препятствовал деятельности своего премьер-министра. Хотя реформы Столыпина могли продлить жизнь династии, царь (вполне справедливо) видел в них угрозу своему статусу самодержца – статусу, который он был твердо намерен сохранять вопреки всему. Министры готовы были смириться с идеей самодержавия, если бы она сводилась к вере в божественное помазанничество царя, но в глазах Николая II это означало ни больше ни меньше как абсолютную и нераздельную власть. Итак, в то время как общество приветствовало Октябрьский манифест, видя в нем зарю новой, конституционной эпохи, сам царь видел в Манифесте личный дар своему народу (дар, который можно и отобрать). По той же логике и Думу, учреждение которой было обещано Манифестом, он воспринимал как продолжение своей самодержавной воли. По этой причине царь не доверял сильным министрам и позаботился о том, чтобы ни Витте, ни Столыпин не имели шанса сделаться российским Бисмарком. Чем прислушиваться к министрам, царь полагался на закулисных советников, первым из которых стала царица, разделявшая политические убеждения мужа и умевшая сформулировать их так, как он сам не умел. Благодаря царице приобрел сильное влияние на царя и Распутин, полная противоположность чиновнику западного типа, воплощение идеализированного русского мужика (навязчивый образ в сознании царя). В итоге царь, склоняясь на сторону Распутина и Союза русского народа (и под более тонким влиянием Петра Курлова), укрывал от цензуры непочтительного монаха Илиодора, чем, разумеется, наносил оскорбление собственному премьер-министру. Гучков полагал, что ко времени визита Столыпина в Киев, т. е. к августу 1911 г., поддержка, оказываемая Николаем этому фанатику, уже побуждала Столыпина задумываться об отставке.

В итоге мало кто проливал слезы после гибели Столыпина, и даже ближайшие преемники почти никогда не упоминали о нем. Новый премьер, Коковцов, заявил совету министров, что их «моральный долг» – сохранять, продолжать и воплощать возвышенные принципы, которыми был пронизан весь труд Столыпина. Но под этим подразумевалась всего лишь вера во «благо России», в ее «мощь и великое будущее»{23}. Никаких обязательств развивать реформу Коковцов не принимал на себя, да и не мог, поскольку вовсе не был таким «доминантным» премьер-министром, каким удалось ненадолго стать Столыпину.

В российской истории немного эпизодов так часто рассматриваются с точки зрения альтернативных путей развития, как убийство Столыпина. А при переоценке прошлого Российской империи в XXI в. едва ли какое-нибудь другое событие изучалось активнее. Но, как ни парадоксально, это, видимо, тот случай, когда чем больше внимания уделяется теме, тем менее убедителен результат. В прошлом России найдется немало точек, в которых история могла принять иное направление, но убийство Столыпина к таковым не относится.

3. Григорий Распутин и начало первой мировой войны

Июнь 1914 г.

дуглас смит

С первого взгляда он принял ее за нищенку. Утром 29 июня 1914 г. Григорий Распутин, недавно вернувшийся из столицы в родную деревню Покровское в Западной Сибири, отобедав с семьей, собрался на почту отправить телеграмму. Как только он вышел за калитку на дорогу, она подскочила к нему. Распутин сунул руку в карман за кошельком с мелочью, и тут женщина выхватила из-под юбки длинный нож и воткнула его Распутину в живот. Распутин согнулся от боли, простонал: «Я ранен! Она меня зарезала!» – и побежал по улице прочь от убийцы. Через 20 шагов он обернулся. Женщина была вся в черном, а лицо ее, за исключением только глаз, полностью закрывал белый платок. Она гналась за ним, правой рукой занося окровавленный нож. Распутин побежал дальше в сторону деревенской церкви, потом остановился и подобрал с земли большую палку. Женщина добежала до него, и Распутин со всей силы хватил ее палкой по голове, так что убийца рухнула наземь. На шум выбежали соседи, схватили женщину и поволокли ее в дом, где находился местная администрация Покровского{24}.

Распутину помогли добраться до дому, уложили на скамью. Его родные метались и рыдали. Вызвали местного фельдшера, он перевязал рану, чтобы остановить кровотечение. Дали телеграмму Александру Владимирову, главному врачу Тюмени, ближайшего (примерно в 100 км от села) города, и тот немедленно выехал в Покровское. Распутин время от времени впадал в беспамятство. В какой-то момент он попросил позвать священника. Тем, кто столпился вокруг раненого, казалось, что надежды на спасение почти нет.