Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

Скрыв жестокую печаль в глубине своего сердца, Александр сохранял по внешности безмятежное спокойствие и публично объявил, что он покинет Петербург последним. Это осторожное поведение достигло желанных результатов, и вскоре спокойствие восстановилось во всех слоях общества.

После отъезда Наполеона в Литве приступили к рекрутскому набору, к формированию полков. Один из моих братьев был назначен полковником в пехоту, а старший за свой счёт образовал отряд конной артиллерии. Но, по отсутствию средств, вооружение подвигалось очень медленно, и Наполеон из своей главной квартиры писал герцогу Бассано: «Я получил в Литве значительное подкрепление. Огинский прибыл с двенадцатью солдатами новой гвардии».

Французы, оставшиеся в Вильне с дипломатическим корпусом, все горячо желали счастливого заключения войны. Я помню, что герцог Бассано, – внимательное и благожелательное отношение которого к моему отцу и ко мне я с удовольствием вспоминаю, – объявил мне однажды, что генерал Кутузов назначен главнокомандующим русской армией: при этом он сказал мне: «Надо надеяться, что мы вскоре заключим мир, ибо господин Кутузов имеет талант проигрывать битвы».

Политику, по-видимому, не принимали в расчёт, а между тем разве она не помогает одерживать победы?

Битва под Можайском или под Москвой[7], предвещая близкое взятие Москвы, явилась в глазах всех французов верным залогом мира.

Уже герцог Бассано собирался немедленно ехать в Москву для предварительного обсуждения условий мира, и окружавшие его изящные молодые люди высшего тона, по-видимому, очень беспокоились тем, что в этой местности их ожидали сильные холода.

Наконец мы узнали о вступлении французов в Москву, и весть эта, по обыкновению, была ознаменована молебном. Вечером у герцога Бассано были танцы. На балу я с удивлением заметила на лице этого дипломата выражение печали и тревоги, которое ничто не могло рассеять. Уже не было разговора об объявленном отъезде: по словам герцога, министр ждал новых известий, а последние касались московского пожара, – единственного, быть может, в своём роде страшного примера патриотического самопожертвования.

Со времени этого события французская политика покрылась непроницаемой завесой. Мы узнали только, что Наполеон решил покинуть Москву и идти обратно через опустошённую страну. Но скоро сообщения были прерваны. К Вильне подходило несколько отрядов лёгкой кавалерии и казаков. Наконец, в течение трёх недель дипломатический корпус не знал о судьбе новой армии Камбиза, – о Великой французской армии. Тем не менее, в городе продолжались танцы, спектакли, развлечения, ибо французам прежде всего нужны удовольствия.

Супруга маршала Удино, герцогиня Режжио, поспешно приехала в Вильну, чтобы ухаживать за своим мужем, которого привезли раненым после битвы при ***.

Герцогиня Режжио спросила, есть ли у меня братья на военной службе, и затем сказала с выражением, которого я никогда не забуду: «Так ваши печали только начинаются!» Слова эти оказались пророческими! Один из моих родственников, покинувший французские войска в Смоленске, сообщил нам удивительные сведения о Великой армии, живо напоминавшей, по его словам, Венецианский карнавал, или улицу Толедо, в Неаполе, на Масленице. Но в Вильне его сочли за чудака и безумца.

Третьего декабря 1812 года состоялся другой бал у генерал-губернатора, графа Гогендорна, в честь годовщины вступления на престол того самого Наполеона, который, покидая свои армии в несчастье, бежал, повторяя столь известное слово: «От великого до смешного – один шаг!» Он путешествовал под именем Коленкура, и французский солдат, способный шутить среди величайших несчастий, говорил по этому случаю: «Оui, c’est Colin qui court» («Да, это Колен бежит»).

Проезд Наполеона близ Вильны явится секретом, который все сообщали друг другу на ухо. Герцог Бассано говорил мне об этом в тот же вечер и заметил, что император был в хорошем настроении и весел.

Наполеон спокойно позавтракал у ворот Вильны, разговаривая, шутя с лицами своей свиты и с герцогом Бассано, в то самое время, как правивший его лошадьми ямщик тут же замёрз. Но что значил этот случай для человека, на глазах которого три четверти его армии погибли от истощения и холода и который, созерцая покрытые телами долины Можайска, воскликнул с восторгом: «Какое прекрасное поле битвы!»

Изречение Вителлия – ничто в сравнении с этой фразой.

Вскоре пред нами предстало зрелище, одновременно вызывавшее сострадание и тайный страх, – в образе остатков этой армии, шесть месяцев ранее столь прекрасной, торжествующей, могущественной: теперь эта армия своим быстрым шествием и своей судьбой напоминала блестящий метеор. В течение трёх-четырёх дней на улицах Вильны толпились люди, которых нельзя было назвать военными, в их смешных, неуклюжих одеждах.