Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Порядок и дисциплина союзных войск внушали парижанам такое доверие, что в самый день вступления армии в Париж все лавки открылись; а три дня спустя, среди множества разных предметов редкости, в магазинах красовались фарфоровые сервизы, представлявшие вступление союзных государей в Париж, что дает основание предполагать, что артисты, как искусные политики, предугадали это событие. Военная дисциплина так строго соблюдалась в русской армии, что один солдат был наказан смертью за то, что при вступлении в Париж он взял (вероятно, с голоду) хлеб с летка булочника: офицер, заставший его при этом врасплох, тут же застрелил его. В самый день своего вступления в Париж русские войска дали поразительный пример повиновения. Император Александр был в театре, когда ему доложили, что расположившаяся в Елисейских полях императорская гвардия еще не получила харчей и что солдаты начали роптать. Император тотчас вышел из своей ложи, призвал французских чиновников и дал им понять, что он не отвечает за беспорядки, которые могут возникнуть, если оставят его войска без съестных припасов. После этого всем парижским извозчикам приказано было перевозить в Елисейские поля всякого рода съестную провизию. Таким образом, русские солдаты, на глазах которых французы разграбили их родину, — солдаты эти, одержав, в свою очередь, победу над Францией, провели целый день без пищи и, несмотря на усталость и голод, не позволили себе никакого насилия. Какие люди! Какая армия! И как высоко одарен был государь, создавший из своих солдат людей, способных по его желанию покорить весь мир. Польские войска, служившие до тех пор Франции и Наполеону, просили разрешения вступить на службу к великодушному Александру, на котором сосредоточивались все надежды — надежды, ради которых так долго и так тщетно храбрые воины проливали свою кровь. Государь благосклонно принял выражения их преданности и поставил во главе их собственного брата, тем самым обеспечивая им свое покровительство и данные им обещания по отношению к ожидавшей их отечество судьбе. Замечательно, что не кто иной, как русский государь, заставил французское правительство уплатить его литовским подданным, завлеченным на службу Наполеона, недоплаченные им пенсии.

Многим из этих литовцев государь дал аудиенцию, милостиво говорил с ними, разрешил им вернуться к их домашним очагам; но он отказался принять членов временного литовского правительства, говоря, что он никогда не слыхал о подобном правительстве в своем государстве.

Мой отец, по возвращении из Парижа, рассказал мне, что секретарь временного литовского правительства составил письмо, — как бы условие или договор между государем и этим правительством, письмо, которое должны были подписать все члены последнего. По странному противоречию, говорил отец (который в то время объявил, что он никогда не подпишет подобного письма, и предложил другое, в приличествующих данным обстоятельствам выражениях), письмо это заканчивалось обычной формулой — выражения верноподданнических чувств. Всем этим лицам государь дозволил вернуться в Литву и вступить в пользование своими имениями.

Осматривая произведения искусства, украшавшие Париж, Александр обратил особое внимание на здание, увековечившее память Людовика XIV, здание, на мой взгляд, лучше всего свидетельствующее о величии этого замечательного короля, об истинно царственной его щедрости, благотворной и полезной. Я говорю о Доме инвалидов. В этом здании теперь вторично появлялся русский государь. Император застал старых победителей в глубокой печали: у них только что отняли свидетельствовавшие об их славе трофеи, — пушки, захваченные при Иене, Ваграме, Аустерлице и т. д.

— Утешьтесь, доблестные воины, — сказал им государь, сердце которого всегда отзывалось на все благородные чувства, — я попрошу государей, моих союзников, оставить вам некоторые из предметов воспоминания о вашей славе.

И, прощаясь с ними, он приказал, чтобы оставили в Доме инвалидов двенадцать русских пушек. Везде и при всех случаях Александр проявлял такое же благородство чувств. Французы сочли долгом предложить государю переменить название Аустерлицкого моста.

— Нет, — сказал государь, — достаточно, если знать, что император Александр перешел через этот мост со своими войсками.

В аудиенции, данной Институту, Александр сказал, в ответ на речь Лакретэля, что «он всегда отдавал должное трудам и прогрессу французов в науках и искусствах; что несчастья Франции он не приписывал ученым и что он вместе с ними радуется, что они получили, наконец, свободу мысли. „Мое счастье, — сказал далее Александр, — мое единственное желание — быть полезным человеческому роду. Вот единственный двигатель, который привел меня во Францию.“ Император Александр, так же, как и прусский король, почтил своим присутствием публичное заседание Института и выслушал при этом похвальные речи Петру Великому и Фридриху II, речи, к которым президент искусно присоединил хвалу их августейшим преемникам.