Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1

Говоря доселе о том, при каких условиях развивалась и в каких формах выражалась религиозная вражда двух Церквей — Латинской и Греческой в XII, XIII и XIV вв., мы не должны, однако, думать, что в это время действительно были порваны все связи Запада с Востоком в религиозном отношении. Такое представление должно иметь некоторые ограничения. Мы хотим указать факты из времени, изучаемого нами, которые свидетельствуют, что, случалось, самые видные представители той и другой Церкви забывали о своей взаимной религиозной неприязни, относясь одни к другим как члены единой, нераздельной Церкви. К таким фактам мы причисляем частые браки латинян с греками и наоборот, причем религиозные разногласия не препятствуют заключению брачных уз. Так, в XII в. первая и вторая жена императора Мануила Комнина были латинянки. Племянница этого императора Мария Комнина была в замужестве за Фридрихом Барбароссой, а потом за венгерским принцем Стефаном. Сын того же Мануила Алексей II Комнин был повенчан с французской принцессой Агнессой.[69]

Многочисленные примеры подобных браков можно находить и позднее. К такому же ограничению представления о всецелом разрыве между Греческой и Латинской церковью ведет и то обстоятельство, что в это время еще встречаются случаи богослужебного общения греков с латинянами. Это видно при посещении Константинополя в середине XII в. французским королем Людовиком VII, Конрадом III и другими западными князьями. В царствование императора Иоанна Комнина аббат Петр Клюнийский обращается к императору и патриарху византийским с просьбой о восстановлении находившегося в Константинополе монастыря, принадлежащего Клюнийской конгрегации, а это предполагает более или менее дружелюбное расположение между Церквами. Далее следует упомянуть, что император Мануил в письме к Конраду III называет латинян и греков: όμονρήσκους, т. е. единоверными. Жившим в Константинополе по делам торговли венецианцам, пизанцам, генуэзцам во времена этого императора отведено было почетное место при богослужении в знаменитом Софийском храме. При дворе императора Мануила жили многие латиняне, и никакого отречения от заблуждений не требовалось от них. Два итальянца — Гугон Этериан и его брат Лев — пользовались у Мануила большим значением.[70] Такова была практика, но и в теории некоторые греческие писатели и богословы тех времен смотрели снисходительно на Церковь Латинскую с ее теологическими и обрядовыми особенностями, и наоборот — некоторые латинские писатели такими же глазами смотрели на церковь Греческую. Те и другие из этих писателей отстраняли от себя мысль, что разделение Церквей есть Дело решительное и бесповоротное. С латинской стороны в этом отношении заслуживает внимания воззрение Петра Клюнийского и Бернара Клервосского. Первый в XII в. писал византийскому патриарху Иоанну Халкедонию: «Хотя мы и разделены с вами пространственно и различием языков, однако же мы соединены неразрывно единством веры и любви. Я желаю заключить с тобой неразрывный союз дружбы, если ты не станешь стыдиться этого».[71]

Западный святой Бернар Клервосский в том же XII в. писал папе Евгению III: «Строптивые греки, мы и с ними, и не с ними, соединены в вере, разделены в любви, хотя тоже и в вере они кое в чем заблуждаются». — Тон вообще мягкий.[72] Приведем в том же роде свидетельства греков. Греческий философ Феориан, которому император Мануил поручал столь многие миссии по делам религиозным и который, случалось, вступал в споры с латинянами, увещевал монахов смотреть на латинян как на братьев и притом православных; большую часть пунктов разногласия он считал касающимися вопросов только дисциплинарных и не имеющими отношения к вероучению.[73]

Епископ Иоанн Китрский в Македонии (конца XII в.) на вопрос: можно ли присутствовать при латинском богослужении, отвечал, что раздоры между Церквами касаются только двух пунктов — filioque и опресноков, что чтение Св. Писания, молитвы, песнопения, храмы, почитание честного Креста и Св. икон — все это у латинян не отличается от того, что есть у нас. Латинское богослужение (имеется в виду погребальное) не языческое (φαλμωδία όυκ έστιν έύνική), но сообразное со Свящ. Писанием.[74] Не без христианских симпатий относится к латинянам также и Димитрий Хоматин, архиепископ Болгарский (XIII в.) Ему предложен был вопрос, считать ли святой или не святой Евхаристию, совершаемую латинянами на опресноках, а также — нужно ли считать священными церковные сосуды и одежды латинян. Отвечая на вопрос, Димитрий не одобряет латинского обычая совершать Евхаристию на опресноках, но находит, что многие из греков выказывают преувеличенную ревность в борьбе с этим обычаем. При этом указывает, что некоторые из греков более снисходительно смотрят на латинский обычай совершать Евхаристию, и только по вопросу об исхождении Св. Духа не делают уступок и не соглашаются с латинянами. Димитрий далее делает такой вывод: ни Евхаристию латинян, ни церковные их сосуды и принадлежности нельзя считать нечистыми. Затем тому же Димитрию приходилось отвечать и на другой вопрос: можно ли православному епископу входить в латинские храмы и молиться здесь, и позволительно ли преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в греческие храмы? Ответ Димитрия был таков: если кого приглашают прийти в латинскую церковь, то он без всякого сомнения должен идти туда, ибо латиняне поставляют иконы в своих храмах и почитают их; а также нет препятствий преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в православную церковь. Италия, замечает Димитрий, полна храмами, значительнейший из которых есть храм ап. Петра в Риме. В эту церковь входят как наши духовные лица, так и наши миряне, молятся здесь, причем они не терпят никакого вреда от того, что они находятся в латинских церквах.[75]

В духе терпимости говорит о латинянах и Симеон, архиепископ Фессалоникийский, а заметим: он жил в XV в., когда рознь между Греческой и Латинской церковью зашла очень далеко.[76] С какой снисходительностью представители Греческой церкви относились еще в изучаемое время к церкви Латинской, и с какой благосклонностью относились представители церкви Латинской к церкви Восточной, об этом хорошо можно судить по тем толерантным воззрениям, какие высказывались в литературе, как греческой, так и латинской, по одному из самых спорных вопросов между двумя Церквами — говорим об опресноках. Между писателями греческими данной эпохи мы встречаем не только таких, которые не думали строго судить латинян за употребление у них опресноков, но даже и таких, которые не прочь были признать, что вероятнее всего и Христос совершил Евхаристию на опресноках, но не видели необходимости держаться опресноков в дальнейшее время жизни Церкви. К таким писателям относится прежде всего Феофилакт Болгарский (умерший в начале XII в.). Вот как писал по этому вопросу Феофилакт: «Употребление опресноков (у латинян) вызывает во многих великое соперничество, и как говорят — жарче огня, так что некоторые готовы скорее испустить дух, чем отстать от своего протеста». Он находит, что такая чрезмерная ревность не может заслуживать похвалы, и считает своим долгом разъяснить, как на самом деле маловажно то, что ревнующие считают особенно важным. Он высказывает опасение, чтобы споры из‑за опресноков не разожгли бы более и более вражды к латинянам. Мало того, он признавал, что так как вечеря Христова происходила в одно время с ветхозаветной Пасхой, то Христос употреблял на вечери опресноки. «Я полагаю, — говорит он, — что сначала Господь вкусил законной пасхи, а потом предал своим ученикам и таинство своей Пасхи, совершив его, очевидно, от того хлеба, который тогда находился, а тогда находился бесквасный».[77] Другой видный представитель Греческой церкви XII в. Никита, архиепископ Никомедийский, диспутируя с одним западным епископом об опресноках, высказывает следующий гуманный взгляд на вопрос: предлагая как лучшее средство к решению вопроса собрание Вселенского Собора (из восточных и западных епископов), Никита хочет, чтобы этот собор постановил или то, чтобы все приняли обряд употребления квасного хлеба, или то, чтобы все стали употреблять опресноки, или же, если не последует на это общего согласия, то по крайней мере согласились бы, чтобы ни греки не осуждали безрассудно латинян, — слова Никиты, — из‑за опресноков, ни латиняне не осуждали греков из‑за квасного хлеба. Он вообще призывает и греков, и латинян к миру и взаимной любви. Никита, например, говорил: «Необходимо, чтобы все стеклись к богатству любви, ибо как любовь при святом приношении (Евхаристии), так и святое приношение при истинной любви по крывают множество грехов, и как спасительная жертва не доставляет спасения без любви, так и совершенная любовь не соблазняется при различном приношении той же жертвы».[78] Подобный взгляд, умеренный и кроткий, на разность употребления хлеба для Евхаристии иногда встречался в те же времена и у богословов западных.