Исторический сборник «Память». Исследования и материалы

…наше общество действительно «созрело для перемен» – потому что не только молчало и терпело все эти годы. В его «молчаливом большинстве» шла подспудная работа, подготовлявшая эти перемены и создававшая для них благоприятную почву: снимались фильмы, писались книги, обсуждались новые (для нас!) социальные, философские, экономические, научные идеи[11].

Эти полуофициальные дискуссии касались и исторических тем. Жгучие вопросы, вызванные хрущевской критикой культа личности, не получили удовлетворительных ответов, а после ужесточения цензуры их обсуждение могло продолжаться лишь в неофициальной сфере. Издание исторических сборников «Память» является важной, хотя и малоизвестной вехой в создании альтернативного дискурса о советском прошлом. В свою очередь, для того чтобы понять, как возникла сама идея «Памяти», следует рассматривать историю создания этих самиздатских сборников в более широком контексте.

В нашей статье мы попытаемся представить обзор событий и явлений, предшествовавших возникновению «Памяти» и подготовивших его. При этом основное внимание будет уделено не литературной жизни, имевшей лишь второстепенное влияние на «Память», а нескольким редким примерам диссидентских исторических исследований. Сугубо научный подход «Памяти» существенно отличался от более политизированного подхода в исследованиях Александра Солженицына или Роя Медведева; причем эта нейтральная позиция определилась именно на фоне предыдущих диссидентских работ и в качестве реакции на них. Рассматривая предыдущие опыты диссидентской историографии, мы попытаемся проследить корни «Памяти» и установить, какие идейные черты диссидентского движения присущи этим сборникам и в чем их отличие от предшественников.

Главной общей характеристикой всех подобных проектов можно назвать стремление к «восстановлению исторической правды» и борьбу против «фальсификаций» официальной исторической науки. Однако подход «Памяти» к решению этих задач имел существенные особенности.

Потрясение основ: как развитие альтернативного дискурса о прошлом поощрялось сверху

XX съезд и хрущевская десталинизация

«Секретный доклад» Никиты Сергеевича Хрущева на XX съезде КПСС определил один из самых крутых идеологических поворотов в советской истории. Будучи результатом соединения различных общественных и политических факторов, во многом он осуществился благодаря воле и личному мужеству одного человека. После смерти Сталина огромное напряжение, накопленное за десятилетия террора и произвола, ослабевало. Начали поступать просьбы от политзаключенных о пересмотре их дел, ежедневно выявлялись случаи грубой фальсификации, неоправданного осуждения невинных людей и применения пыток для получения ложных признаний. По мере того как число реабилитированных росло и обнаруживались все новые и новые «дела» видных партийных руководителей, Н.С. Хрущев и А.И. Микоян стали осознавать масштаб массовых репрессий, от которых сами они не пострадали только чудом.

О мотивах, побудивших Хрущева разоблачить сталинские преступления, существуют весьма противоречивые версии – в зависимости от личных представлений авторов. Соображения Realpolitik, несомненно, играли определенную роль, однако нам кажется, что не меньшее значение имели и моральные мотивы. В 1956 году предстоял первый партийный съезд после смерти Сталина. Хрущеву и Микояну было понятно, что членам Политбюро не уйти от ответственности за репрессии и что именно этот съезд дает возможность бывшим соратникам Сталина частично искупить свою вину перед народом. Откладывать этот вопрос на будущее означало идти на риск внешнего разоблачения, а в таком случае бывшие соратники Сталина потеряли бы сильную позицию: «все будут иметь законное основание считать нас полностью ответственными за происшедшие преступления», рассуждал Микоян. Если же «мы это сделаем по собственной инициативе, расскажем честно правду делегатам съезда, то нам простят, простят ту ответственность, которую мы несем в той или иной степени»[12]

. Кроме того, Хрущев чувствовал: после десятилетий террора и партийные руководители, и народ испытывают глубокую потребность в гарантиях личной безопасности и прекращения произвола. От этого зависело сохранение общественного порядка, все чаще нарушаемого вспышками недовольства как среди населения, так и среди заключенных[13]. От этого, пожалуй, зависело и сохранение режима[14].