Истории для девочек

На следующее воскресенье мы должны были получить белые и красные шнурки за поведение.

– Что это княжна Джаваха без шнурка? – изумилась Ирочка, проходя вместе с двумя другими воспитанницами мимо наших столов на кухню, где они, под руководством классной дамы, осматривали провизию.

– От шнурков только волосы секутся, – не без некоторой лихости произнесла княжна.

– А вон зато теперь Влассовская в парфетки попала, – шутили старшие, заставляя меня мучительно краснеть.

Белый с двумя пышными кисточками за отличное поведение шнурок точно терновый венец колол мою голову. Я бы охотно сняла его, признавая княжну более достойной носить этот знак отличия, но последняя серьезно запретила мне снимать шнурок, и я волей-неволей должна была подчиниться.

Кира, Бельская и Краснушка нимало не смущались мыслью провести целый день на глазах всех институток без знака отличия: они привыкли к этому…

А время между тем быстро подвигалось вперед. Наступила Масленица с прогулками пешком, ежедневными на завтрак четырьмя блинами, с горьковатым топленым маслом и жидкой сметаной. Старших возили осматривать Зимний дворец и Эрмитаж. Младшим предоставлено было сновать по зале и коридорам, читать поучительные книжки, где добродетель торжествует, а порок наказывается, или же играть «в картинки» и «перышки».

Глава XIX

Пост. Говельщицы

Прощеное воскресенье было особенным, из ряда вон выходящим днем институтской жизни.

С самого утра девочки встали в каком-то торжественном настроении духа.

– Завтра начало поста и говенья, сегодня надо просить у всех прощения, – говорили они, одеваясь и причесываясь без обычного шума.

В приеме те, к которым приходили родные, целовали как-то продолжительно и нежно сестер, матерей, отцов и братьев. После обеда ходили просить прощенья к старшим и соседям – шестым, с которыми вели непримиримую «войну Алой и Белой розы», как смеясь уверяли насмешницы пятые, принявшиеся уже за изучение истории. Гостинцы, принесенные в этот день в прием, разделили на два разряда: на скоромные и постные, причем скоромные запихивались за обе щеки, а постные откладывались на завтра.

На другое утро мы были разбужены мерными ударами колокола из ближайшей церкви, где оканчивалась, по всей вероятности, ранняя обедня.

В столовой пахло каким-то еле уловимым запахом. В классе нам раздали книжки божественного содержания: тут было житие св. великомученицы Варвары, преподобного Николая Чудотворца, Андрея Столпника и Алексея, человека Божия, Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Мы затихли за чтением.

В десять часов нас повели в церковь – слушать часы и обедню. Уроков не полагалось целую неделю, но никому и в голову не приходило шалить или дурачиться – все мы были проникнуты сознанием совершающегося в нас таинства. После завтрака Леночка Корсак пришла к нам с тяжелой книгой Ветхого и Нового Завета и читала нам до самого обеда. Обед наш состоял в этот день из жидких щей со снетками, рыбных котлет с грибным соусом и оладий с патокой. За обедом сидели мы необычайно тихо, говорили вполголоса.

Всенощная произвела на меня глубокое впечатление: темные траурные ризы священнослужителей, тихо мерцающие свечи и протяжно-заунывное великопостное пение – все это не могло не запечатлеться в чуткой, болезненно-восприимчивой душе.

Наступила пятница – день исповеди младших. С утра нас охватило волнение, мы бегали друг к другу, прося прощения в невольно или умышленно нанесенных обидах.

– Прости меня, Надя, я назвала тебя в субботу «жадиной» за то, что ты не уступила мне крылышка тетерки.

– Бог простит, – отвечала умиленная Надя, и девочки крепко целовались.

Нас повели просить прощение у начальницы, инспектрисы, инспектора и недежурной дамы.

Еленина прочла нам подобающую проповедь, причем все наши маленькие шалости выставила чуть ли не преступлениями, которые мы должны были замаливать перед Господом. Начальница на наше «Простите, Maman», просто и кротко ответила: «Бог вас простит, дети». Инспектор добродушно закивал головою, не давая нам вымолвить слова. Зато Пугач на наше тихое, еле слышное от сознания полной нашей виновности перед нею «простите» возвела глаза к небу со словами:

– Вы очень виноваты предо мною, mesdames, но если сам Господь Иисус Христос простит вас, могу ли не сделать этого я, несчастная грешница!

И опять глаза, полные слез, поднялись в потолок.

– Экая комедиантка! – вырвалось у Бельской, когда мы, смущенные неприятной сценкой, вышли из ее комнаты.

– Mesdames, идите исповедоваться! – звонко крикнула нам попавшаяся по дороге институтка. – Наши все уже готовы.

Мы не без волнения переступили порог церкви.

Институтский храм тонул в полумраке. Немногие лампады слабо освещали строгие лики иконостаса, рельефно выделяющиеся из-за золотых его рам. На правом клиросе стояли ширмы, скрывавшие аналой с крестом и Евангелием и самого батюшку.

Нас поставили по алфавиту шеренгами, и тотчас же три первые девочки отделились от класса и опустились на колени перед иконостасом.