Я вздрагиваю и сажусь в машину. Так как начало марта, на улице еще холодина. Салон моей «Ковалевской» превратился в морозилку, а окна и лобовое стекло покрылись инеем. Лучше мне поехать домой – все-таки не до такой уж степени я пьян, да и до дома мне ехать пять минут. А то под утро окоченею здесь, на морозе.
Прошло уже два года после тех событий, но в воспоминаниях иногда проскальзывают смутные проблески, как моя машина трогается с места и набирает скорость. Время подходит к десяти вечера, на дорогах никого, видно только силуэт форда впереди. Я давлю на газ.
Этот момент невозможно забыть. Отметка спидометра достигает девяноста километров в час, и вдруг в голове словно просветление. До меня доходит вся ситуация, весь абсурд происходящего, и я жму на педаль тормоза. Но поздно: «Ковалевская» врезается в форд. Я подаюсь по инерции вперед и ударяюсь грудью о руль. Мерфи отталкивается, съезжает с тротуара и едва не сносит пожарный гидрант. В груди щемит, ноги становятся ватными. Я выползаю из машины на четвереньках, осматриваю выбитую фару на «Ковалевской» и встаю. В голове проносится такая мысль: «Интересно, Салли жив или нет?» Мерфи сам дает ответ на вопрос, выскакивает из машины. Вроде бы цел, только побелел, как полотно. Он бьет меня кулаком прямо по лицу, и после этого я ничего не помню…
***
Вообще, тот вечер не запомнился мне в таких подробностях, кроме, пожалуй, самой аварии. Остальные детали рассказал позже Мерфи. Как бы то ни было, вернемся к делу.
Я просыпаюсь и понимаю, что не могу нормально дышать. Воздух со свистом проникает через разбитый нос. Я его трогаю: на нем повязка, вся в крови. Вокруг меня алкоголики и бичи: они храпят на соседних койках. В воздухе витает запах спиртного, перемешанного с мочой и сыростью. Солнечные лучи едва проникают в камеру через маленькое решетчатое окошко сверху. Кроме храпа и сопения, ничего не слышно. Ни единого звука.
Я поднимаюсь с койки и подхожу к решетке. В костях ломит, кровь стучит в висках, во рту – помойка. Мимо проходит надзиратель. Я окликаю его; мой голос хриплый, хочется пить:
– Эй, выпустите! Какого хрена?
Надзиратель смотрит на меня, усмехается и со словами «Беренс, этот белобрысый очнулся!» уходит. Через несколько минут ко мне подходит немолодой мужчина, подстриженный под «ежик» и с морщинами на лбу. Он встает напротив меня, закуривает и говорит:
– Ну, с добрым утром, голубушка. Как спалось?
Я хмурюсь.
– Прекрасно. Запахи родные и соседи тихие.
Беренс усмехается:
– Я рад. Жаль только, что нельзя тебе продлить аренду. Ты помнишь, как и почему здесь очутился? Как ты подрезал того парня, Салливана Мерфи.
– Помню, помню… Я был пьян. Признаю, ошибся. Я заплачу столько, сколько нужно.
– То есть, ты сразу же заплатишь пятнадцать тысяч марок?
Слова застревают у меня в горле.
– Чиво-чиво?..
Теперь самое главное – возместить Мерфи убытки. Мне говорят, что он написал заявление. Более того, меня лишат водительских прав на год. И еще: пока я лежал без сознания, механики, к которым обратился Мерфи, подсчитали убытки на пять тысяч марок. Плюс десятка в государственную казну за вождение в нетрезвом виде.
Мне под силу уплатить штраф, ведь у меня есть накопления в тридцать тысяч марок. Поэтому я даю слово сегодня же расплатиться. И меня отпускают.
У самого выхода я слышу слова Беренса:
– Вот же пьянь, а. Господи, я бы сажал таких насильно в реабилитационный центр, но, видите ли, без согласия мы не можем – демократия, черт возьми!
Мне так и хочется крикнуть ему грубое словцо в ответ, но нет, не сейчас. Не в таком положении.
В принципе, административка не помешает моей репутации в ОДБ, но как же машина?.. Целый год без нее ездить придется на трамваях и автобусах. На ровном месте устроил себе проблему, за которую расплачиваться придется год, пока снова не получу права. Ладно… сейчас нужно извиниться перед Мерфи. Что он мне плохого сделал? Ничего.
Короче, я возвращаюсь на трамвае домой, беру часть своих сбережений и смотрю на часы: двенадцать дня. К счастью, в эту субботу в ОДБ нет занятий – мы должны учить теорию к экзаменам. Скорее всего, Мерфи дома, решаю я и стучусь в квартиру напротив. Действительно, Салли открывает мне двери. Судя по мешкам под глазами, он явно не спал. Мерфи скрещивает руки на груди и спрашивает довольно-таки спокойно:
– Протрезвился?
Я киваю и тут же морщусь – головная боль дает о себе знать:
– Салли, извини. Ну, за вчерашнее. Сейчас отдам деньги.
Я вручаю ему часть заначки, а десятку кладу в карман. Мерфи пересчитывает наличные и со словами «В следующий раз обращусь прямиком в суд» захлопывает дверь перед самым носом, а я иду к себе. Прежде чем оплачивать штраф, надо хотя бы протрезвиться.
***
Вот так оно бывает в жизни: вроде бы не общаешься с человеком, а потом вас связывает судьба, и жизнь в корне меняется. Так же произошло со мной и Салливаном Мерфи.