Истории медсестры. Смелость заботиться

Мы оставляем тосты, кивая кухонному персоналу на выходе, и петляем, выбегая из оживленной столовой, подобно машинам скорой помощи, пытающимся прорваться сквозь пробки. Некоторые люди просто блокируют нам путь, несмотря на то, что в наших карманах постоянно срабатывает сигнализация. Мы толкаем дверь и бежим по длинному больничному коридору, в котором всегда слишком много людей: персонала, посетителей, пациентов в инвалидных колясках, лежащих на кроватях, истекающих кровью, на костылях. Один мужчина проходит мимо, хватаясь за глаза. У него большие пузыри и шишки на коже, которые немного похожи на проказу, но могут быть вызваны любым заболеванием. Мы бежим дальше.

Ускоряемся, когда сигнал раздается повторно, в третий раз, пробегаем мимо палаты, за дверью которой сгрудилась семья, их щеки мокры от слез, через отделение флеботомии, где люди часами ждут на пластиковых стульях, взяв талон в автомате, и выбегаем на улицу, на короткий путь, мимо клиники сексуального здоровья, где всегда стоит очередь. Мы бежим, минуя больничные мусорные баки, где пациенты в пижамах и халатах курят, держа капельницы, прямо под табличкой «В этой больнице запрещено курить». Пробегаем мимо сада для медитаций, где недавно женщина пыталась покончить с собой, выпив бутылку с хлорной известью, там, где она ее пролила, остался клочок сухой травы. Бежим мимо фургона с МРТ, похожего на транспортный контейнер, который олицетворяет собой попытку больницы удовлетворить постоянно растущий спрос. Мы поносимся мимо какой-то пожилой женщины в инвалидной коляске, тростью отталкивающей мертвого голубя, заходим обратно в здание через служебный вход, где регулярно глючит электронная карта доступа, и бежим мимо ревматологического отделения, где больным вливают иммуноглобулины, отчего иногда наступает анафилактический шок, мимо кардиологического отделения, все врачи которого выглядят точно так же, как гениальные техники Apple

. Они невероятно умны и социально неадаптированы. Я машу Грегу, кардиологу, который только что вел стажировку по реанимации и провел час, пытаясь объяснить физику сердечной деятельности интернам. Мы быстро проходим мимо респираторного отделения длительного пребывания, где практически живут пациенты, постоянно нуждающиеся в искусственной вентиляции легких, их состояние иногда ухудшается до такой степени, что они вообще не могут двигаться. Один пациент описывает свою собственную мышечную дистрофию как очень медленное превращение в камень. Однажды мой коллега совершенно серьезно сказал: «Если я когда-нибудь окажусь в этой палате, отключите меня от аппарата». На вывеске снаружи отделения есть логотип Национальной службы здравоохранения. Кто-то зачеркнул «Здравоохранения» и написал «Болезни». Другой зачеркнул «Болезни» и написал «Страдания». «Национальная служба страдания».

«Довольно точно», – отмечаю я, но вижу детский рисунок, приклеенный скотчем к стене рядом с ним: дерево, сделанное из разноцветных отпечатков ладоней, и слова «Спасибо, НСЗ». Я хватаю Сюань за руку, и мы снова мчимся, теперь еще быстрее. Мы спускаемся по лестнице и сокращаем путь через почти всегда пустой подвал, где в воздухе витает сильный запах хлора из гидротерапевтического бассейна, мимо кабинета паллиативной лучевой терапии, где есть несколько палат для онкобольных, мимо психиатрических кабинетов и финансового отдела, больничных кухонь и детской стоматологии, эндокринологических кабинетов и большого лекционного зала, где каждую неделю проводится пятиминутка, на которой обсуждаются интересные или трудные случаи. Мы пробегаем душную аппаратную, где я провела столько часов, проверяя и перепроверяя оборудование, и где однажды, в необычайно тихий день, рассказав своему начальнику о важном собрании, я вздремнула.

Наконец мы прибываем в отделение интенсивной терапии и реанимации, куда люди прибегают отовсюду. Тут летают халаты и перчатки, громко, жарко, пахнет металлом. Это абсолютное столпотворение: три аварийные бригады, штатный реанимационный персонал и персонал интенсивной терапии. Мой взгляд перемещается в центр всего этого хаоса, на кровать в конце комнаты. Из женщины на ней вытаскивают крошечного ребенка. Кесарево сечение обычно выполняют в родильных домах, но в экстренных случаях их можно провести где угодно. Его обычно выполняют акушеры со специальной подготовкой, но не всегда. Однажды я присутствовала на родах онкобольной. Отвечала за оборудование для ухода за новорожденным, если ему понадобится помощь. Выяснилось, что там не было акушера, и хотя хирург настаивал на том, что «любой, у кого есть скальпель, может вынуть ребенка, если потребуется», меня это не убедило. К счастью, роды прошли хорошо, и теорию хирурга проверять не пришлось.