Истории мирового балета

А вокруг кипела жизнь, и у юного Голейзовского хватало энергии, времени и сил быть везде одновременно. Выходные он проводил в театре. Учащиеся хореографического училища не только были заняты в спектаклях Большого и Малого театров, но и имели постоянный пропуск, с которым можно было попасть на все спектакли, пусть и места доставались на галерке, да и то не всегда.

Утром его руки лежали на балетном станке, а вечером он держал в руках кисть на курсах в Строгановском училище. Он также увлекся профессиональным массажем, посещал драматические курсы, классы скрипки и рояля, занимался спортом в обществе «Сокол» и осваивал языки – французский, английский, а позднее – польский и персидский. Как это всё возможно успеть – непостижимо.

Шел 1905 год. Касьяну Голейзовскому 13 лет, и он болезненно реагирует на всё, что происходит в стране. Однажды он стал свидетелем кровавой расправы, которая случилась рядом с его домом на Малой Грузинской улице, и на целую неделю слег – не вынес эмоционального потрясения. А в жизни его ждала большая перемена – мама решила отправить сына заканчивать обучение в Петербург: она считала, что там более серьезные и строгие критерии отбора. Послушный сын уехал, и это стало для него большой удачей: у него были прекрасные учителя московской школы, а теперь добавились и петербуржцы. Среди них Павел Гердт – классический премьер, без него не обходился ни один балет Петипа; Александр Ширяев – он был правой рукой Петипа, и именно ему Мариус Иванович говорил: «Ширяй, давай!»; а еще – Николай Легат, Михаил Фокин… У юного Голейзовского появилась возможность сопоставить две школы, сравнить их. Но самое главное – оказавшись в Петербурге, он попал в особую творческую среду. Москва была консервативна, Петербург – открыт новому, и Голейзовский ничего не пропускал: концерты в филармонии, интересные выставки, спектакли талантливых гастролеров, встречи с интересными людьми. Для него это было настоящим становлением, взрослением.

Именно в это время он решил для себя, что должен быть энциклопедически образован и загружал себя по полной. А свободного времени было не так много. В каникулы он писал матери в Москву: «Мои дела идут хорошо, особенно по танцам. Но школьный врач прописал мне бром для успокоения. Если бы ты знала, как нас мучают: ни одного воскресенья, праздника, чтобы мы не были заняты. “Дочь фараона” – я Обезьяна, “Ручей” – Пчела, в “Спящей красавице” – вальс, в “Раймонде” – паж, а кроме этого “Дон Кихот”, “Конек-Горбунок”, “Тщетная предосторожность”, и оперы тоже – “Гугеноты”, “Лоэнгрин”, “Пиковая дама”».

В те годы Фокин ставил свои первые экспериментальные спектакли, и Голейзовский имел счастливую возможность не только участвовать в них, но и близко общаться с мастером. Касьяну было по душе то, что делал Михаил Михайлович, и он спросил его однажды: «Как мне научиться ставить?» Фокин ответил: «Не старайся. Это само придет».

Когда на гастроли приехала Айседора Дункан, попасть на ее спектакли было почти невозможно, но Голейзовский прорвался. И стал не просто ее поклонником – он брал у нее уроки. В этом – он весь: добраться до сути, прикоснуться и понять всё так глубоко, насколько это возможно, непрестанно складывать в свою творческую копилку впечатления, ощущения. У Михаила Фокина ему нравилась малая форма – одноактный балет, который был очень необычен в то время; у Айседоры Дункан привлекали искренность, непосредственность. Его удивлял выбор музыки: Босоножка танцевала Шопена, Бетховена… Но очень скоро он понял: движением можно выразить впечатление. Это было то же, что когда-то ему показал Врубель, нарисовав стакан.

В своих записях о том, какое впечатление на него произвели репетиции Фокина, когда тот ставил «Петрушку», Голейзовский отметил, что Фокин «был четырежды Станиславским». Принцип Фокина «против течения» стал девизом и самого Голейзовского. Однако вскоре связь учителя и ученика разорвалась: Фокин уехал вместе с Дягилевым за границу и остался там навсегда, а Голейзовский всю жизнь был связан с Россией.

Близилось окончание школы, и молодой человек попросил отпустить его в родную Москву. Как ни интересна была жизнь в Санкт-Петербурге, его всё-таки манил родной город. Но возвращался он в Москву другим.

В Большом Голейзовский встретил еще одного талантливого балетмейстера, которого впоследствии считал своим учителем, – Александра Горского. Юноша сразу стал участвовать в его спектаклях и не мог не оценить искренность и темперамент мастера. Можно сказать, что к этому времени сложился круг его хореографических интересов: малая форма, искренность, непосредственность, темперамент.