Истории, связанные одной жизнью

Каждый день, чаще утром, ко мне являлся неизменный посетитель. Один и тот же. “Привет, как дела”, — это Володя. И ему я высказывал свои “глубокие” мысли и рассказывал о своих “наблюдениях”. Вот некоторые из них:

— мне казалось, что госпиталь размещен на подводной лодке, причем чаще всего лодка находится в подводном положении. Я спрашивал у Володи, как ему удается проникать сюда, под воду;

— я еду в каком-то поезде, и он останавливается где-то в пути, дальше рельсы кончаются: в мире произошла “информационная революция”. Когда я спросил об этом Володю, он ни секунды не задумываясь, подтвердил этот факт;

— я понимал, что нахожусь в Америке, но что такое Америка, где она находится, я не мог вспомнить. Я пытался в голове воссоздать географическую карту, и у меня получилось следующее: Америка расположена над Финляндией, как бы вторым этажом. Мне это открытие понравилось, так как в таком случае я был где-то недалеко от Петербурга;

— однажды я четко услышал голос жены. Я лежал, ждал, когда же она подойдет, но она не подошла. Тогда я поднялся и спрашиваю у регистратора (офис находился в круглом коридоре, куда выходили двери всех палат этого этажа): где моя жена? Он подтвердил, что она была здесь, но ушла, так как мне стало хуже. Наутро я спросил у Володи, как могла Нонна приехать в Америку, если у нее на попечении находится собака (на самом деле в нашем доме жила кошка);

— я обнаружил себя плотно связанным какими-то веревками или шнурами. Я возмутился, вызываю сестру и говорю ей, что никогда не ожидал, чтобы в такой культурной стране связывали людей, и потребовал немедленно меня освободить. Она спокойно меня выслушала, повернулась и ушла. (Как выяснилось впоследствии, меня действительно связывали — я вел себя очень буйно и срывал с себя всю навешенную аппаратуру. Медперсонал и администрация не знали, что делать и даже предложили Володе срочно вызвать кого-нибудь из российских родственников. Однако после того, как с меня все же сняли путы, я сразу успокоился).

Были и другие курьезы, но я думаю, примеров достаточно. А главное это то, что состояние моего сердца было настолько плохим, что бостонским родственникам, Володе и Элле, сообщили, что шансов на то, что я выживу, очень мало, что-то около 4%. Но Эллочка, посмотрев во время консилиума на мое сосредоточенное лицо, сказала, что я борюсь и должен выжить. И я выжил. Но день своего рождения я проспал или прогрезил. И не вспомнил о нем даже тогда, когда сознание полностью вернулось ко мне. Так я встретил свое семидесятилетие. Но расскажу о том, что было дальше.

Примерно 15-17 апреля меня повезли на процедуру (кажется, она называется катетеризация), после которой мне объявили, что кроме операции на открытом сердце, мне ничто не поможет. Но я был уже подготовлен к такому заявлению — за день или два до этого меня посетил зять Жени — Игорь Левин и предупредил, чтобы я ни в коем случае не отказывался от операции, если таковую мне предложат. И я стал ждать операцию. И каждое утро, при обходе, врачам или в течение дня обслуживающей меня индивидуально помощнику врача, я задавал один вопрос: когда же? Мне объясняли, что у меня простуда (на самом деле было даже воспаление легких — одно из многих осложнений после обширного инфаркта), а в таком состоянии оперировать нельзя.

Наконец я узнал имя моего будущего хирурга: Оаз Шапира. И этот Шапира очень скоро у меня появился, вначале один, а затем с переводчиком — он побоялся, что я со своим английским до конца не пойму то, что он мне хочет сказать. А сказал он мне простую, но трудно воспринимаемую живым человеком вещь: у меня сердце в таком состоянии, что очень велика вероятность того, что я после операции не проснусь. Однако добавил он, и жить без операции я тоже не смогу. Слушать это было нелегко. Но голова моя уже работала, и я без раздумья сказал, что согласен на операцию на любых условиях. В ту же ночь с помощью Лены, дочери Фрейзонов, состоялся телефонный мост: врач-анестезиолог — Лена — я, в результате которого мне были выбраны анестезирующие средства, судя по результатам, очень правильные.

Через день, 24 апреля, меня прооперировали. После операции, которая длилась 4 или 5 часов, и после примерно такого же по длительности принудительного искусственного дыхания я проснулся и с радостью почувствовал боль — значит, я жив. Иными словами, я вновь родился. И дальше все пошло, как по маслу: в первый же день после операции меня заставили встать и пересесть в кресло, а через 5 дней меня просто выписали — и связь с американской медициной фактически прервалась. И хотя Шапира с радостью и гордостью каждый раз при осмотре меня называл “strong Russian”, первые несколько месяцев я чувствовал себя, мягко говоря, совсем неважно.