История Андрея Бабицкого

Игорь Иванов, министр иностранных дел

Роль министра иностранных дел Игоря Иванова была самой незавидной. В его функции входило сдерживание внешнеполитических проблем «дела Бабицкого», и поскольку он не мог ни контролировать силовиков, ни хотя бы получать от них достоверную информацию, то его комментарии были размытыми.

31 января Иванов на совместной пресс-конференции с государственным секретарем США Мадлен Олбрайт заявил, что дело Бабицкого находится «под личным контролем Владимира Путина». Спустя два дня он радостно сообщил журналистам, что во время встречи Олбрайт с Путиным вопрос о Бабицком не обсуждался.

8 февраля на заседании Комитета по международным делам Государственной Думы Иванов заявил: «Вопрос с корреспондентом Радио «Свобода» Андреем Бабицким является «частным вопросом, который не может возводиться в ранг государственной политики».

11 февраля Иванов, отвечая на вопрос о его реакции на заявление Госдепартамента США по поводу ситуации вокруг корреспондента РС Андрея Бабицкого, заявил, что «расследованием обстоятельств «дела Бабицкого» сейчас занимаются «соответствующие российские органы, и они располагают информацией на этот счет».

25 февраля Иванов, выступая на пресс-конференции по итогам переговоров с комиссаром Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблесом, сообщил, что «журналист Андрей Бабицкий жив и находится в расположении бандформирований».

Глава VIII. История Андрея Бабицкого, или Раздражители прессы (Яков Кротов)

Яков Кротов

Публикуется с любезного согласия автора.

Журналистика, как и слово вообще, есть результат раздражения — не того раздражения, которое так раздражает в общении, а раздражения в самом точном смысле слова, раздражения как внешнего воздействия. Не всякое воздействие раздражает достаточно, чтобы человек начал говорить или писать. Но даже профессионально пишущие люди по-разному реагируют на разные раздражители, хотя на некоторые обстоятельства все реагируют одинаково. Предложение расстрела не вдохновит никого — ни при каком тоталитаризме человек, будь он журналист или нет, не станет соглашаться со смертным приговором, не станет предлагать себя расстрелять. Чтобы человек сказал такое, его нужно хотя бы лишить профессионального статуса, арестовать и запытать (примеры хорошо известны). Этот раздражитель слишком глобален. Бывают и слишком ничтожные раздражители, проверяя реакцию на которые, мы никогда не обнаружим важного в человеке.

Но есть и промежуточные ценности, промежуточные раздражители. Сохранение своей собственности, к примеру, ценность для любого человека, но не в любой ситуации. Любовь, религиозный или политический энтузиазм способны побудить человека отказаться от собственности. При тоталитаризме пресса (как и народ) готова поддержать любое самоограничение в имущественных правах ради цели тоталитаризма. В сегодняшней России журналист и газета любой направленности и любой степени подконтрольности правительству выступали и выступают против беззаконий дорожной полиции. Без всякого осознанного плана велась прессой кампанией против автомобильных блокираторов и эвакуаторов — и успех был достигнут.

Однако частная собственность является источником не только свободы. Ради охраны своей собственности человек может бороться с произволом властей, но может и одобрять произвол властей по отношению к возможным или мнимым угрозам этой собственности. Таким раздражителем в московских условиях является жилищная политика властей. Даже многие газеты, лояльные по отношению к городским властям, позволяли себе критиковать беззакония, чинимые при переселении людей из пятиэтажек. При коммунистической власти и такая критика считалась недопустимой. Энергией, которая позволяет журналисту преодолеть порог страха (внутренней цензуры), является желание сохранить свою или своих близких собственность, не допустить ущемления в «квартирном вопросе».

Тем не менее личный интерес жертвуется интересу социальному, как его конструирует журналист. Поэтому, например, столь вяло журналисты выступают против нарушения права на свободу передвижения (прописка), поэтому поддерживали «антитерроритические» меры. Это «превращенный» инстинкт самосохранения, когда человек предпочтет, чтобы полиция без всякого ордера и права могла арестовать его или ворваться в его дом, лишь бы не было угрозы, что дом или жизнь у него отберут бандиты. Интеллект в данном случае оказывается достаточно способен к прогнозированию, чтобы увидеть в пренебрежении правом и законом защиту от опасности, но еще недостаточно эффективен, чтобы увидеть опасность, прячущуюся в отказе от идеи права.