История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Такая же ситуация — в соседней Верхней Вьенне; о том, что там творится, сообщает наблюдатель на заседании генерального совета[262]: «В наших деревнях нет и десятой части домов, в которых условия жизни можно было бы признать сносными с точки зрения гигиены, не говоря уже о морали. <…> Большинство фермерских домов — одноэтажные, в них не больше двух комнат общей площадью двадцать пять квадратных метров. Полы сырые, если они выложены плитами, то плиты эти плохо соединены. Высота потолка — не более 2,33 метра, низкая дверь, никаких стекол в окнах. В кухне — убогая мебель, какая–то домашняя утварь; в спальне кровати, одинаковые для всех, вне зависимости от пола и возраста. На сеновале, как правило, четыре, пять, шесть спальных мест».

Существует множество подобных примеров, которые нет нужды приводить здесь, настолько они однообразны и безрадостны[263]. Сельский пролетарий, живущий в одном помещении со своим скотом, находится в нездоровой обстановке, несмотря на «свежий воздух», о пользе которого ему ничего не известно и от которого он поэтому стремится спрятаться в своем убогом жилище. В результате консерватор Адольф Бланки согласился с утопистом Консидераном, написавшим в Journal des economistes следующие строки[264]

: «Не увидев, невозможно представить себе все убожество одежды, мебели и пищи обитателей наших деревень. Есть целые кантоны, где одежда передается от отца к сыну; где вся домашняя утварь — это несколько деревянных ложек, а мебель — это скамья и шаткий стол. Сотнями тысяч исчисляются люди, которые никогда не знали, что такое постельное белье, никогда не носили обуви; миллионы людей не пьют ничего кроме воды, никогда или почти никогда не едят мяса и даже белого хлеба».

Не была ли нищета крестьян следствием их индивидуализма? 16 ноября 1936 года Эмиль де Жирарден описывал в газете La Presse одну коммуну из парижского предместья, где 1540 гектаров земли были «разделены на 38 826 клочков». Можно ли было интересоваться судьбой таких дикарей?

Места, где плодится инфекция

Несмотря на то что во Францию пришла эпоха Второй империи, в деревнях по–прежнему царит Старый порядок. Рассмотрение четырех медицинских диссертаций[265]

показывает, что повсеместно люди живут вместе с животными, помещения не проветриваются, в печах отсутствует вытяжка, вся семья живет в одной комнате. Следствие такого положения вещей, как отмечает доктор Луи Карадек[266], — формирование среды, идеальной для распространения некоторых болезней: «Обстановка в этих низких, сырых, темных домишках, где люди и животные живут вместе, способствует появлению золотухи и туберкулеза и вызывает гнойную инфекцию. Появляются абсцессы, кариес, болезни суставов. В первую очередь непобедимость кожных болезней в деревнях связана с недостатками в строительстве, с антисанитарией, и уже потом — с плохим питанием и наследственностью».

В начале периода Третьей республики рабочий и крестьянин постепенно становятся инструментами политических партий. Бывший коммунар Артюр Ранк запрещает писателям рассказывать о рабочих, тогда как крестьянин принадлежит правым, которые пытаются сохранить легенду. Так, сразу после выхода из печати романа Эмиля Золя «Земля» (1887) автор был обвинен в клевете на французское крестьянство. Справедливости ради надо сказать, что горожанину не достаточно недельного пребывания в деревне, чтобы правильно описать сельскую жизнь, несмотря на всего его романтические иллюзии. Золя в своих описаниях фермы ограничивается дважды повторенной фразой: «Четырехугольный двор Бордери, ограниченный с трех сторон хлевами, овчарней и амбарами, был совершенно пуст». И несколькими страницами позже: «По трем сторонам большого квадратного двора тянулись длинные постройки: в глубине находилась овчарня, направо — амбары, налево — хлев, конюшня и жилой дом»[267].