История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

После 1850 года множатся особые культы. Мелочность просьб, с которыми обращаются к Богу, разнообразие святых, к которым взывает молящийся (об этом свидетельствуют многочисленные непритязательные скульптурные изображения святых) — все это знаменует ловкий маневр для начала борьбы с народным культом «добрых святых» и «святых источников»: живучесть этого культа историки обнаружили в Шаранте и Лимузене, в Луаре–и–Шере и Морбиане. О том же говорит и возрождение или создание новых паломничеств, епархиальных или даже кантональных; процесс длился до падения Парижской коммуны, когда поднялась волна больших национальных манифестаций, организованных ассумпционистами[414].

В начале 1860-х годов возникает новый образ серьезной религии, морализирующей и, главное, весьма расчетливой, мало заботящейся о том, чтобы быть бесплатной и спонтанной; в молитвах теперь чувствуется влияние капитализма–таков главный вывод исследования Клода Савара. Новая, утилитарная концепция молитвы, созвучная с модой на экс–вото, ведет к обновлению аскетизма. Скамьи в церкви становятся все более удобными для молящихся: необходимость физического страдания отступает на второй план, а духовным заслугам уделяется все больше внимания. Ежедневная дисциплина, тяжелый труд, умеренность — все учитывается. Молитва становится частью повседневности.

Кукла и внутренний монолог

Внутренний монолог требует молчаливых слушателей, которые помогают изливать душу. Три таких слушателя играют немаловажную роль в XIX веке. Прежде всего это кукла, чье сложное посредничество мы не проанализировали до конца.

Как отмечает Робер Капиа, в первой половине XIX века «французская кукла не выглядела, как маленькая девочка, а наоборот, представляла собой фигурку женщины в миниатюре, одетой по последней моде». Тонкая талия и широкие бедра соответствовали канонам женской красоты того времени. Тело куклы было сделано из ткани или кожи ягненка и набито опилками. Голова и шея делались из папье–маше, зубы — из соломы или металла. Кукла сопровождала девочку на прогулке. Модели кукол, богатство их приданого, размеры дома воспроизводят положение в обществе семьи хозяйки; таким образом, игрушки помогают осознанию ребенком своей социальной идентичности. Кукла очень подходит на роль подруги, которой можно доверить секреты. Литература, которая оживляет куклу и наделяет ее речью, наравне с техническим прогрессом стимулирует эту психологическую функцию. С 1824 года производят говорящих кукол; в 1826-м появляются куклы, умеющие ходить.

В середине века (в 1855 году) происходит революция: кукол начинают делать из только что появившейся гуттаперчи, они теперь выглядят, как маленькие девочки, их называют «пупсиками». Со временем появляется новая модель. Это «омоложение» куклы облегчает идентификацию, стимулирует размышления над отношениями «мать — дочь», которые, воспроизводясь в воображении, развивают его. В то же время одновременное существование в эпоху Второй империи игрушек в виде взрослых и «пупсиков» обеспечивает чрезвычайно богатые возможности. Изготовление приданого для куклы, проведение бала в ее честь или свадьбы — это подготовка к аналогичным событиям в собственной жизни; все эти занятия с куклой развивают детскую общительность, что позволяет изучить роль женщины и светские обычаи.

Постоянное «омоложение» куклы понемногу меняет тему обращенных к ней речей, психологическое содержание которых обедняется. Когда в 1879 году появляется кукла–младенец, когда ее гардероб сведется к пеленкам, когда кукольный домик станет колыбелью, никакие доверительные разговоры уже невозможны. Новая игрушка теперь готовит только к роли матери и домашней хозяйки.

Эволюция куклы заканчивается в 1909 году, когда появляется новый пупсик с головой, как у новорожденного мальчика. Новая модель имела оглушительный успех; в 1920 году появился целлулоидный «купальщик». Однако пришло время плюшевых зверей. Мягкие игрушки призваны воспроизводить и стимулировать отношения, которые будут становиться все глубже на протяжении века.

Любимое животное

История любимых животных в свою очередь обнаруживает важность изменений, наметившихся в разгар эпохи Второй империи. Раньше в ходу было элитистское отношение к животным, сложившееся при Старом порядке. Уже двор Людовика XVI порвал с христианской традицией безразличного — если не сказать презрительного — отношения к бездушным животным, а также с картезианской идеей животного–машины. Прошли те времена, когда Мальбранш[415] пинал ногой в живот беременную кошку, оставаясь глухим к ее крикам, которые он приписывал «животному духу». Привязанность, которую Руссо испытывал к своей собаке, вошла в моду в салонах; животное перестали рассматривать как живую игрушку и увидели в нем индивидуальность, достойную любви.