История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Однако к концу века деятели феминистского движения стали опасаться, как бы неравенство полов не превратило развод в оружие в руках неверных мужей. «Мужчине быстрее, чем женщине, наскучивает любовная связь», — писала Маргарита Дюран[143] в своей газете La Fronde. Она предостерегает от развода по желанию лишь супруга — это может привести к тому, что немолодые женщины будут брошены мужьями на законных основаниях. Социальная незащищенность женщин требует гарантий от одиночества, поэтому следует пересмотреть Гражданский кодекс. Начиная с 1880 года Юбертина Оклер вмешивалась в церемонию бракосочетания, обращаясь к молодым супругам: «Граждане, вы только что дали клятву перед человеком, который представляет здесь Закон, но то, в чем вы поклялись, противоречит здравому смыслу. Женщина, будучи равной мужчине, не должна подчиняться ему» (6 апреля 1880 года, мэрия XV округа Парижа).

Понадобится целый век, чтобы ее слова были услышаны.

МАРГИНАЛЫ: ХОЛОСТЯКИ И ОДИНОЧКИ

Мишель Перро

Семейная модель в XIX веке является абсолютной нормой жизни, она навязывается всем институциям и индивидам и создает широкий простор для произвола в отношении тех, кто по каким–то причинам живет по–другому, — вплоть до лишения их права на частную жизнь. Значительную часть тех, кто постоянно или временно, по собственному желанию или по стечению обстоятельств, живет не по правилам, составляют холостяки и одиночки. Иногда они берут за образец отсутствующую семью: у балерин есть «оперная мамаша», которая подыскивает им «отца» — покровителя в «доме» танца; в исправительной колонии Меттре неподалеку от Тура каждая группа представляет собой «семью», состоящую из «братьев», двое из которых — «старшие». В других случаях они изобретают собственный, альтернативный образ жизни. «Будь проклята семья, которая размягчает сердца смельчаков, толкает на подлости и компромиссы, которая окунает вас в океан слез», — пишет Флобер, этот «кузен» денди, Луи Буиле (5 октября 1855 года), предвосхищая слова Андре Жида: «Семьи, я ненавижу вас!»[144]

При отсутствии семьи в частной жизни человека существует лишь он сам и «общество»: самовлюбленный индивид (Стендаль); бесконечное количество связей в публичном пространстве; средневековая или аристократическая ностальгия по ушедшему до–семейному миру; или, наоборот, передовое поведение.

Жизнь в закрытых учреждениях

В XIX веке в учреждениях для холостяков — образователь ных, исправительных, социального обеспечения и т. д. — усиливается принцип сегрегации по половой принадлежности. Прибегают они к помощи волонтеров или нет (монастыри, семинарии, в некоторой степени — казармы), эти учреждения основаны на армейском порядке. Изоляция от внешнего мира, постоянная слежка с целью помешать возникновению каких бы то ни было горизонтальных связей, способных породить половые извращения и свержение установленного порядка, — в основе всего этого лежит глубокое недоверие к словам, телу и полу подчиненных, особенно по ночам. Идеально было бы поместить всех в камеры — боксы

, как говорят в интернатах на английский манер. Но материальные условия этого не позволяют. В тюрьмах пытались ввести систему одиночных камер начиная с 1840‑х годов; закон от 1875 года делает их обязательными, но остается лишь на бумаге. Инквизиторский взгляд надзирателя шарит повсюду. Отметим, что в XIX веке изоляция — это основной метод лечения психических заболеваний (см. Гоше и Свэн). «Дух подозрения пришел в мир», — говорит Стендаль.

Конечно, надо избегать сомнительных обобщений. Сходство между всеми этими заведениями лишь формальное. Существует большая разница в зависимости от того, идет ли или нет речь о выборе, даже о призвании. В этом случае подчинение дисциплине происходит добровольно, она принимается, усваивается и становится правилом. Монастыри XIX века, которые описывает Одиль Арно, проникнуты очень двойственной духовностью, которая жестко разграничивает тело и душу, принцип, согласно которому надо заставить замолчать зло, забыть его и наказать физической и моральной аскезой, вплоть до смерти этого «Другого», который мешает слиянию с Богом. Умереть в молодости, как Тереза из Лизьё[145], — мечта многих набожных юных девиц, иногда поддерживаемых матерями. Набожность, однако, не исключает искушения, страстей, таящихся в тайниках души. Внутри монастырской ограды также существуют границы, разделяющие публичное и частное. Каждая деталь, каждое слово, малейший шум становятся там очень заметны. «В семинарии даже яйцо всмятку можно съесть так, что это будет свидетельствовать об успехах на пути к благочестию», — говорит критически настроенный Стендаль. Жюльен Сорель решил создать себе совершенно новый характер и «с трудом заставил себя поднять глаза»[146].