История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Были те, кто «верил», и те, кто, потеряв веру, незаметно выходил из рядов Партии. Возможно, Сталин, Мао, Кастро были для них примерами для подражания и на протяжении многих лет подтверждали их надежду на то, что в мире не будет больше трагедий, бессилия и иллюзий. Были и те, кто, пережив подростковый возраст, вступали в Партию, оставаясь в ней, пока забота о карьере не вынуждала их отказаться от утопии; и те, кто в какой-то момент находил в Партии семью, которой не хватало; были и те, кто, создав свою идентичность на иудео-христианской основе, не могли обходиться без опоры на что-то великое; некоторые же вступили в Партию после войны, чтобы нанести обиду отцу—стороннику маршала Пе-тена. Главным образом были — и остаются — рабочие и дети рабочих, очень хорошо знающие, что они слабы, что для них и их детей нет шансов выбраться из «условий жизни», в которых им выпало родиться.

Однако были также и те, кто сумел просчитать выгоду, которую можно извлечь из пребывания в партийных рядах. Неудивительно, что коммунизм советского типа очаровал французскую интеллигенцию. Тысячелетия иудео-христиан-ства заставляли ее ждать второго пришествия. Удивительно, что заблуждения превратили их в обладателей истины. Будучи коммунистами, они готовы были бросить в лагеря тех, кто сомневался в том, что на смену временным ужасам придет светлое будущее. В 1968 году их антикоммунистические настроения слились с антиамериканскими и переросли в стихийность, миссией которой было рождение нового справедливого общества. Остепенившись, они поняли чувства отцов, и журналистская помпа, с которой принимают блудных сыновей, помогла им направлять сверстников на путь «традиционных ценностей». Говоря о членах этой секты и о той любви, с которой их принимают, писатель Клод Мориак, которого нельзя заподозрить ни в тайном сочувствии коммунистам, ни в подлости, задает себе вопрос об их долгом молчании, «как если бы долгое ослепление, долгое молчание давало им, наконец освободившимся от пут и кляпов, право единолично выбирать правильный путь»³². Когда более или менее известный коммунист собирается ретироваться и из обвинителя превращается в кающегося, на ум приходят эти слова Джойса: «Разве Пирр не пал в Аргосе от руки старой ведьмы, а Юлия Цезаря не закололи кинжалом? Их уже не изгнать из памяти. Время поставило на них свою мету и заключило, сковав, в пространстве, что занимали уничтоженные ими бесчисленные возможности. Но были ль они возможны, если их так и не было? Или то лишь было возможным, что состоялось? Тките, ветра ткачи»*.

Жерар Венсан

Из <Улисса». Пер. С. Хоружего и В. Хинкиса.

БЫТЬ ЕВРЕЕМ

ВО ФРАНЦИИ — КАКОВО ЭТО?

Если еврей изучает по два отрывка из Талмуда утром и по два отрывка вечером ежедневно, а в течение дня усердно работает, то такое поведение засчитывается ему как соблюдение заповедей Торы во всей их полноте.

Танхума, Вешалах, 20

ПРОБЛЕМАТИКА

Частная жизнь или частные жизни?

Существует гипотеза, что еврейский народ сохранился, несмотря на тысячелетия рассеяния и гонений, вплоть до геноцида во время II Мировой войны, благодаря следующему. Чтобы еврейские сообщества могли существовать, необходимо было приспосабливаться к окружению, и лишь в узком пространстве частной жизни (которое находилось под неусыпным контролем со стороны вечно враждебной «доминирующей» культуры, но в то же время было пространством свободы, потому что этот контроль сталкивался с непреодолимостью тайны) скрывался «крепкий орешек», проносящий иудаизм сквозь века и страны: то, что раньше называли «еврейскими штучками». «Возмущение», вызванное этим «укреплением», лежит в основе антисемитизма. Таким образом, изучение французских евреев относится к специфической проблематике; враждебные чувства или, наоборот, симпатия, которую они вызывают, несопоставимы. С нашей точки зрения, философ Владимир Янкелевич имел все основания утверждать, что если ксенофобия—это боязнь другого и даже ненависть к этому другому, то антисемитизм—это отвращение, которое вызывает в нас часть нас самих.

Существуют ли какие-то особые места для частной жизни иудеев? Ответ на этот вопрос положительный, потому что частная сфера, за которой неустанно следит взгляд инквизитора, должна быть скрыта покровом тайны. К'пространствен-ным и культурным границам, традиционно разделяющим частное и публичное, добавляется третья — политика, в широком смысле слова—жизнь в городе. «Еврей дома, гражданин за его пределами»,—говорили в XIX веке во Франции, где еврейские особенности проявлялись меньше, чем где бы то ни было, и до эмансипации евреев еврейский дом был местом, где сохранялась их идентичность, находящаяся под угрозой ассимиляции или исключения.