История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Будучи вдвойне меньшинством—как иностранцы и как евреи,—ашкеназы преодолевали «трудности бытия» в католической Франции благодаря вхождению в мелкие общины, аналог традиционных гетто. В самом деле, вновь прибывшему было легче постичь французскую культуру, чем проникнуть в еврейский мир Франции. «Я вошел в элиту общества, но когда я сталкивался с еврейским миром, я, как и мои друзья, чувствовал, что его представители считали меня иностранцем, как еврея, родившегося где-нибудь в Польше, Турции, Румынии» (И. Чернов). В отличие от своих предшественников, послевоенные иммигранты прибывают не на голое место, во Франции уже существуют хотя бы в общих чертах структурированные общины, евреи оказывают друг другу помощь, существуют благотворительные организации. 44% иммигрантов, прибывших в межвоенный период, устраиваются у родственников. Каждая группа иммигрантов поселяется компактно. Внутреннее единство достигается прежде всего наличием общего языка. На улице Седен в Париже говорят только на сефардском языке, или ладино (языке испанских евреев), которого не понимают в соседнем квартале. В кафе «Босфор» подают фрикадельки с рисом (koftikas коп arroz) и фасоль (

avikas) — эти блюда напоминают тому, кто их заказал, о Турции. Иммигранты собираются, «чтобы поиграть в карты, послушать восточную музыку, поесть borrekas

—пирожков с мясом или сыром, приготовленных кем-то из женщин общины»*⁴. Улица Бафруа, в которую переходит улица Попенкур,—это румынский квартал. Еврейская жизнь здесь менее приметная, тем не менее раз в год, на Йом-Киппур, раввин приносит в жертву куриц. Жизнь квартала Ла-Рокетт мистическим образом присутствует «в Стамбуле, в памяти тех людей, которые вскоре сами окажутся мигрантами» (А. Бенвенисте). По авеню Ледрю-Роллен проходила граница между сефардским кварталом и миром ашкеназов. Плетцль, квартал вокруг площади Сен-Поль, вотчина евреев из Эльзаса и Лотарингии, после I Мировой войны был кварталом, где говорили на идише.

Все эти мини-сообщества помогали вновь прибывающим найти работу. Евреи, в отличие от других иммигрантов, активно сопротивлялись пролетаризации и, следовательно, атомиза-ции, распаду сообществ. Им удается избежать общественных работ, работы в шахтах, прислугой, куда устремляется поток поляков и итальянцев. Они занимаются коммерцией или ремесленничеством. В 1920-е годы 40% готовой одежды в Париже производится евреями, что частично можно объяснить условиями труда: издержки производства были невысокими, работали всеми семьями там же, где и жили. Обосновавшись в центре квартала, где проживала вся община, еврей-коммерсант имел постоянную клиентуру. Конечно, эта пространственная и профессиональная концентрация, разоблачавшаяся антисемитами, сводила на нет контакты с внешним миром. Трудовые отношения, таким образом, не являлись, как в среде других иммигрантов, мощным фактором ассимиляции.

Во французских синагогах евреи из Центральной Европы чувствовали себя не в своей тарелке; поведение верующих, одетых в церемониальные одежды и разговаривавших о делах во время службы, приводило их в замешательство. Столкнувшись с отсутствием религиозного рвения, горящие мистическим огнем иммигранты группировались вокруг своих собственных синагог и молельных домов. Отделение церкви от государства, положившее в 1906 году конец главенству Консистории, позволило вновь прибывавшим организовывать свои собственные культовые места и содержать раввинов, фактически устанавливая религиозный плюрализм, которого ранее во французском иудаизме не было. Ритуал был менее торжественным, нежели консисторский. Синагога снова стала местом встреч и центром общения квартала, но заодно и точкой противостояния между французским иудаизмом и иностранным.

Пережив преследования, иммигранты из Центральной Европы были более внимательны к проявлениям антисемитизма. Соблазненные «западным миром», столкнувшись с ксенофобией и антисемитизмом, которые в условиях тяжелого экономического кризиса добавлялись к проявлениям дискриминации, такие иммигранты стали держаться в стороне от этого мира. Оказавшись перед лицом агрессии — или угрозы,—живучая община давала этой агрессии быстрый отпор, носивший политический характер, свойственный местечковым традициям. Политика, секуляризованная форма общественной жизни, как в старых гетто, находилась на границе частного и публичного. «Политический отпор», мобилизующий структуры и традиционные ценности группы, напоминает об особом образе жизни центральноевропейских евреев, в котором индивидуальное и коллективное сближаются.

ФРАНЦУЗСКИЕ ЕВРЕИ ПОСЛЕ 1940 ГОДА

Каждый день менять имя, утром не знать, где проведешь следующую ночь, жить в условиях вялости общества и жестокости системы — вот что учит сомневаться в принципах и возможностях <...>. Как может быть неприкосновенен закон и священно государство для того, кто, как я, оказался поставленным этим государством вне закона? Я очень быстро понял разницу между жесткими правилами и бурлящей жизнью.