История городов будущего

Архитекторы послушно пересмотрели свои проекты с учетом стилистических предпочтений государя, но в итоге Александр выбрал проект, предложенный не архитектором, а архимандритом – в православии этот сан следует сразу за епископским. Архимандрит Игнатий Малышев признавался, что, когда он готовился к службе в первый страстной четверг после гибели императора, его «вдруг осенила мысль начертить проект». Как будто в исступлении, он чудесным образом закончил работу в один присест, хотя, помимо нескольких прослушанных им еще в молодости лекций по архитектуре в Императорской Академии художеств, никакого специального образования у него не было. Царя тронула история его высокопреподобия, да и ностальгический набросок здания пришелся ему по душе. Императорский архитектурный комитет одобрил эскиз архимандрита при условии, что Альфред Парланд, профессиональный архитектор, занявший в конкурсе второе место, доведет проект до ума, после чего представит его на окончательное рассмотрение Давиду Гримму – профессору архитектуры Императорской Академии художеств.

Архитектурный истеблишмент Петербурга воспринял итоги конкурса без энтузиазма, зато большинству русских было приятно, что священник Малышев выиграл у всяких высокоученых парландов и гриммов. (Парланд, которого в тогдашних газетах представляли британским подданным, на самом деле был коренным петербуржцем, сохранившим фамилию и англиканскую веру своих давно перебравшихся в Россию предков.) Эти ксенофобские настроения удивительным образом соответствовали моменту, поскольку сама идея собора была именно такой: то был принципиальный разворот от Амстердама к Москве. Даже Парланд не думал скрывать того, что и так было очевидно самым несведущим в архитектуре наблюдателям: внешний облик Спаса на Крови был во многом позаимствован у собора Василия Блаженного на Красной площади.

Зато внутри они совершенно разные. В соответствии с пожеланиями императора интерьер Спаса на Крови представлял собой единый просторный неф, способный запросто вместить тысячу молящихся, тогда как пространство Василия Блаженного поделено на несколько укромных приделов. Во фресках и мозаиках на тему Воскресения, украшающих стены собора, прослеживается параллель между жертвой Христа, принесенной во имя всего рода человеческого, и жертвой, которую Александр II принес русскому народу. Почетное место в куполе колокольни отведено выложенному в мозаике фрагменту молитвы св. Василия Великого с просьбой Господу о прощении за людские грехи. По словам одного историка архитектуры, собор молит о прощении за «слабость, терпимость и распущенность, которые, по-видимому, и позволили совершиться цареубийству. Собор – это акт раскаяния за приверженность западной культуре»²²

.

Возвышаясь над Екатерининским каналом и отражаясь в его водах, краснокирпичный собор – «поразительно неуместная достопримечательность», как назвал его другой историк архитектуры²³, – разительно выделяется на фоне пастельной штукатурки Петербурга, а его луковки диссонируют с треугольными неоклассицистскими фронтонами. Но даже помимо намеренного стилистического контраста, это здание в буквальном смысле выходит из ряда вон. Изначально принятый в рассудочном Петербурге порядок предполагал, что все дома выстраиваются вдоль улиц и каналов в одну линию, но Спас на Крови не просто выламывается из строя – он выпячивается прямо в воду. Залитый императорской кровью участок мостовой находится внутри храма и отмечен украшенным цветами балдахином, срисованным с шатра царского места Ивана Грозного в Успенском соборе Московского кремля. Снаружи набережная Екатерининского канала теперь огибает церковь сбоку. Из-за того что Спас на Крови был избавлен от необходимости следовать строгим петровским правилам, со стороны Невского на него теперь открывается единственный в Петербурге вид, где композиция зданий, канала и набережной лишена симметрии. Собор разрывает ткань города с его ренессансными перспективами, как будто бросая ему упрек: вот к чему приводят западные ценности гуманизма и равенства – к цареубийству. Спас на Крови – это рана на теле города, или, по словам нашего наблюдательного современника, «преднамеренное вторжение “настоящей” России в центр Петербурга»

²⁴.

Несмотря на ностальгические мечты Александра III, воплощенные в его новом старинном храме, в конце XIX века Петербург продолжил меняться. После отмены Александром II крепостного права вместе с возможностью покидать своих хозяев без спросу крестьяне получили наделы, которые были слишком малы, чтобы на них прокормиться; мигранты из деревни наводнили город в поисках работы. С 1860 по 1900 год население столицы удвоилось, перевалив за миллион²⁵

. К началу XX века более двух третей петербуржцев родились за его пределами²⁶.