«Мы подошли вплотную к двадцатым числам октября, с которыми уже не только Петербург, но и Россия связывает новые тревоги и ожидания. Надо отдать справедливость большевикам. Они используют все средства, чтобы поддержать тревогу на должной высоте, чтобы обострить ожидание и довести нервное напряжение до той крайности, когда ружья начинают сами стрелять»[195]
.Каждый новый день начинался во Временном правительстве с вопроса: выступят ли сегодня большевики? Министры гадали о сроке восстания. Ловили слухи о начале решительного выступления. Заместитель министра-председателя Коновалов рассказывал корреспонденту газеты:
«В течение дня 16 октября Временному правительству точно не был известен день выступления большевиков. Ещё накануне во Временное правительство стали поступать сообщения о том, что большевики решили выступить не 20-го, как все предполагали, а 19-го. По-видимому, сами большевики ещё точно этого вопроса не решили»[196]
, — утешал себя Коновалов.Для Временного правительства дело осложнялось тем, что большевики готовили штурм под видом обороны. Прикрытие наступления формой обороны являлось особенностью большевистской тактики в эти дни. Отказ вывести войска из столицы знаменовал собою наступление революции, но этот шаг был проделан под знаком обороны Петрограда от немцев и контрреволюции. Военно-революционный комитет был создан как боевой штаб революции, но проведено это было под видом усиления обороны города. Посылка комиссаров в полки означала мобилизацию революционных сил, но проделана она была в форме защиты Петроградского Совета от наступления реакции.
«Революция, — писал Сталин, — как бы маскировала свои наступательные действия оболочкой обороны для того, чтобы тем легче втянуть в свою орбиту нерешительные, колеблющиеся элементы»[197]
.Этим искусным манёвром большевики вырвали у Временного правительства возможность обвинить их в инициативе гражданской войны. А это затрудняло Временному правительству мобилизацию колеблющихся.
Постоянное напряжение, в котором большевики держали правительство, вызвало разброд и развал в самом правительстве. 14 октября все три товарища министра юстиции Малянтовича подали заявления об отставке. Они обвинили министра в попустительстве большевикам: он выпустил несколько большевиков из тюрьмы под денежный залог.
Керенский вызвал к себе Малянтовича и в резкой форме признал его действия неправильными.
Вскоре всплыл вопрос о военном министре Верховском. С ним у правительства уже было несколько мелких столкновений. Первое — по поводу создания комиссии по демобилизации. Верховский считал необходимым подчинить себе новое учреждение, а Временное правительство передало его в ведение другого министра — Третьякова. Второй конфликт — по вопросу об освобождении из армии солдат старших возрастов. Военный министр категорически отказался идти на эту меру, боясь, как он говорил, обнажить фронт. Явно перепуганный нарастанием революции в армии, министр перестал посещать заседания правительства, невнятно, заявив о своих разногласиях с ним. На требование прислать кого-нибудь вместо себя Верховский фактически ответил заявлением об отставке. Чтобы не предавать дело огласке, министру дали отпуск.
Временное правительство так и не выходило из кризисов.
Резкие колебания сказались и в Предпарламенте. 18 октября обсуждалась резолюция об обороне страны. Кадеты, казаки, правые эсеры, кооператоры внесли свою резолюцию и собрали 141 голос против 132. Это было в 2 часа дня. Через десять минут меньшевики потребовали проверки голосования путём выхода голосующих в дверь. Резолюция на этот раз собрала 136 голосов против 139. Дальше голосовалось ещё 5 резолюций: 2 от эсеров и 3 от разных групп меньшевиков. Все резолюции провалились.
Продлили прения. Устроили перерыв. Дали всем фракциям сговориться, но к соглашению так и не пришли. По основному вопросу в жизни страны — по обороне — Предпарламент так и не вынес резолюции.
В такой нервной и полной растерянности обстановке решение Военно-революционного комитета о назначении комиссаров было встречено с большой тревогой.
22 октября крайне взволнованный Керенский позвонил начальнику штаба округа генералу Багратуни и в резком тоне приказал ему ни в коем случае не признавать комиссаров. Керенский предложил «ультимативно потребовать отмены телефонограммы той же инстанцией, по распоряжению которой она последовала»[198]
, т. е. чтобы Военно-революционный комитет сам отменил своё же постановление.