История груди

У губ ее аромат левкоев,Ее щеки красны, как розы,Ее белоснежный лоб, как бутоны анемон,Ее прекрасные глаза, как только что расцветшие гвоздики,Ее пышная грудь, как земляничная поляна,

Ее шея, как охапка водосбора,Ее груди, словно лилии,Ее соски, как только что раскрывшийся жасмин.

У него есть и сравнения с фруктами. В «Эпиталаме» — стихотворении в честь свадьбы — невеста уподобляется трапезе, в которой груди — основное блюдо в меню осязаемых наслаждений.

Ее щеки, как порозовевшие на солнце яблоки,Ее губы, словно вишни, которые просят мужчину съесть их,

Ее груди, как чашка неснятой сметаны,Ее соски, как бутоны лилий.

Шекспир, который сочинил немало восхвалений женской красоте, умел и посмеяться над ней. Его Сонет 130 — это антивосхваление, но написанное во славу возлюбленной:

Ее глаза на звезды не похожи,Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа…………………И все ж она уступит тем едва ли,Кого в сравненьях пышных оболгали [119].

Традиция нового платонизма, унаследованная Шекспиром и другими поэтами Елизаветинской эпохи, требовала, чтобы возлюбленная была одновременно и красива, и добродетельна. И добродетель эта заключалась, главным образом, в том, чтобы стойко отказывать мужчине в удовлетворении его желания. Пусть себе созерцание ее глаз, губ и грудей возбуждает мужчину. Задача женщины провести его от обычного плотского желания к тому, чтобы он оценил ее душу.

Никто из поэтов не боролся так пылко при помощи слов с конфликтом между сексуальным желанием и христианской добродетелью, как сэр Филип Сидни (1554–1586) в «Астрофиле и Стелле». Прекрасной Стелле он жалуется: «…пока твоя красота влечет сердце к любви… Желание все еще кричит: „Дай мне поесть“». Красота, которая должна вести к целомудренному восхищению в соответствии с канонами куртуазной любви, плавится на мелководье сладострастия. Поэта, чье внутреннее состояние зеркально отражено в этом стихотворении, эротизированное женское тело заставляет пережить конфликт, разрешить который должным образом может только брак.

Таким образом, зрение становится опасным, если взгляд фокусируется на женских формах. Оно опасно для психологического комфорта мужчины, и еще более опасно оно для женщины, которая рискует потерять свою «добродетель» и даже свою жизнь. Литературный критик Нэнси Викерс (Nancy Vickers)проанализировала развитие ситуации от разглядывания к изнасилованию, которое происходит в некоторых текстах Елизаветинской эпохи ^[120]. Она приводит яркий пример из шекспировской «Обесчещенной Лукреции», где брутальный герой Тарквиний находит Лукрецию спящей и кладет свою похотливую руку «на ее голую грудь, сердце всей ее земли». Тарквиний насилует Лукрецию, оставив ее «круглые башни разрушенными и бледными». Каким бы языком ни была описана сцена, суть ее не меняется. Это изнасилование женщины безжалостным хищником.

Если Шекспир представлял женское тело крепостью, которую нужно завоевать и опустошить, то и мореплаватели эпохи Возрождения рассматривали Новый Свет как девственную территорию, ожидающую проникновения крепкого мужчины. Паутина ассоциаций между женским телом и землей, которую нужно завоевать, прочно укоренилась в представлениях первооткрывателя Христофора Колумба, как это видно из его записей в дневнике. В одном месте он сравнивает землю с женской грудью в форме груши, в одной части которой было расположено нечто, подобное женскому соску [una teta de muger] ^[121].Написанные пером в 1498 году, когда Колумб впервые увидел землю Южной Америки, эти слова представляют Новый Свет как лучшую часть груди — «райский сосок», выступающий на сфере груди ^[122].

Идентификация женщины как земли имеет очень долгую историю. Писатели эпохи Возрождения вынесли из классической античности понятие равенства женщины и Природы. Женщину часто изображают в Аркадии или в саду или изображают женщину как сад. В поэзии елизаветинской эпохи слова «земля» и «сад» соотносятся с женским телом, «холмы» и «горы» — это груди, а «долина» — складка между грудями.