История и память

Кроме того, я рассмотрел вопрос о значении для истории тех парных понятий, которые занимают центральное место в работе ученого-историка. Понятие «прошлое/настоящее» является фундаментальным, ибо на этом различии основывается функционирование памяти и истории как науки, это различие присуще истории коллективного знания, и мы видим, как это знание исторически формируется - на иных основаниях и в иных формах - и накладывает свой отпечаток на психологию ребенка. Эта пара является главной, ибо работа историка осуществляется в постоянном переходе от прошлого к настоящему и от настоящего к прошлому. Историк должен установить соответствующие правила этой игры, выяснить, при каких условиях правомерен и плодотворен столь дорогой для Марка Блока «регрессивный» метод и сохранить временш/ю дистанцию и содержательную насыщенность, которые отделяют нас от прошлого, даже в том случае - и особенно в том случае, - когда мы вместе с Кроче²

полагаем, что «история всегда современна». Нужно также наблюдать за тем, чт высвечивается благодаря случайности и не подвергается смысловому ограничению. История истории, в частности, как сказал мой друг Джироламо Арнальди³

, должна быть «освобождением прошлого», а не тем «бременем истории», о котором говорил Гегель.

Такое различение прошлого и настоящего, одинаково успешно осуществляемое как общественным сознанием, так и историком, редко бывает нейтральным. Для одних прошлое - это золотой век, время образцовой непорочности и добродетели, эпоха великих предков; для других оно является варварством, архаизмом, скоплением отжившего свое и вышедшего из моды старья, эпохой физических и интеллектуальных карликов. Что же касается настоящего, то оно, соответственно, представляет собой либо блаженное время прогресса, созидания и цивилизации, либо опасный период непродуманных новаций или плачевного упадка. При помощи подобных суждений сторонники либо одной, либо другой точки зрения всегда обнаруживают в истории или в современности аргументы, подтверждающие выдвинутый ими тезис. Конечно, сейчас западный мир находится в процессе выхода из продолжительного периода господства идеологии прогресса, который, как представляется, прервал на два века - XVII и XVIII -диалектическую связь между древностью и современностью; но даже эти века, прожитые и осмысленные под знаком прогресса, знавали и спорщиков-традиционалистов, и «антиреволюционеров», и «реакционеров», и было бы очень важно изучить эту цепочку сменяющих друг друга форм современности, эти возрожденные споры древних и новых, в которых выявлялись особенности исторического менталитета Запада.

Само собой разумеется, что мое исследование в первую очередь опирается на мысль и историческую продукцию западных ученых, поскольку их я знаю не так плохо, как подобные достижения других цивилизаций, а кроме того, они обнаружили б льшую чуткость по отношению к течению истории. Тем не менее я старался присматриваться - получая сведения как бы из вторых рук - и к отношению к истории в других обществах, включая так называемые общества «без истории», изучение которых историки долгое время предоставляли этнологам и антропологам. Обратиться же к тому, что выходит за рамки Запада, было тем более необходимо, что превратности нашей эпохи сделали нас более чувствительными к различиям, к множественности и к иному.

Имея в виду те огромные возможности, которыми я в моем представлении наделяю историческую науку и которые очевидным образом связаны с эволюцией «объективной» истории человечества, я выделяю две главные задачи, требующие длительного времени для своего решения и пока еще недостаточно четко сформулированные. Первая из них касается сравнительной истории, которая единственная способна предоставить материал, соответствующий на первый взгляд взаимно противоречивым потребностям исторической мысли. Речь идет, с одной стороны, о стремлении к всеобщности, а с другой -о почтительном отношении к своеобразию или же об установлении закономерностей и в то же время о внимании к взаимодействию случайности и рационального начала, об установлении связей между понятиями и историями. И сверх того, как того желал Мишель Фуко, следует обозначить контуры честолюбивого - хотя пока и далекого от воплощения - замысла всеобщей истории.