История изнутри. Мемуары британского агента.

матривали никакого порядка в этом хаосе. Их можно было обвинить только в том, что они слушали слишком Много советников, и не понимали одной основной исти ны — того, что в России образованный класс представ ляет несоизмеримое меньшинство, неорганизованное и без политического опыта, и без всякого контакта с масса ми. Высшая глупость царизма заключалась в том, что за пределами собственной бюрократии он решительно по давлял всякое проявление политики. С крушением цариз ма рушилась и бюрократия, и не осталось ничего, кроме масс. В Москве, где можно было слышать пульс событий, всякий, кроме самого упрямого традиционалиста, мот убедиться в том, что здесь налицо был катаклизм, кото рый сметал до основания все прежние представления о России. Лондон, однако, продолжал считать это преходя щим штормом, после которого все уляжется и станет на место. Plus «са chauge, plus c'est la тёте chose». Это один из самых опасных исторических афоризмов (чем больше меняется, тем больше остается неизменным). Вес ной и летом 1918 года это изречение было на устах у всех британских сторонников интервенции.

История имеет свои приливы и отливы, но в отличие от приливов отлив наступает медленно и редко в одном поколении.

Еще одним гнетом для меня в этот период был мой контакт с моими старыми политическими друзьями доре волюционных времен. Те, кто остался в Москве, навеща ли меня. Одни приходили в гневе, другие в горе, третьи дружески. Их можно было разделить на три категории: те, что были сторонниками всеобщего мира, те, что находились в связи с белыми генералами на юге и верили в так называемую союзническую ориентацию, и те, что с грустью признавали, что большевики пришли, чтоб остаться. Я не включаю сюда сторонников немецкой ориентации. Они меня не навещали.

Эти интервью доставляли мне немало огорчений. Эти люди были моими друзьями и коллегами в деле укрепле ния англорусских дружественных отношений. Отказать им в помощи казалось почти предательством. С защит никами всеобщего мира (идея заключалась в том, чтобы заключить мир с Германией и позволить немцам распра виться с большевиками) мне было сравнительно легко ^бя вести. Я мог грустно качать головой и говорить, что при существующем положении на западном фронте вряд

ли это достижимо. Они тем не менее упорствовали, и когда немецкое посольство приехало в Москву, один известный русский известил меня, что он совещался с немецким послом и мог устроить мне частное совещание с ним в своем доме.

Я изложил это Министерству иностранных дел и по лучил инструкции не связываться с этим предложением.

Гораздо труднее было мое положение с защитниками интервенции союзников. Положение, которое я занимал не давало мне возможности обещать никакой помощи или поддержки. Я этого и не делал, но в целях информа ции поддерживал с ними более или менее регулярные отношения. Ко мне являлись даже разные эмиссары от генерала Алексеева, от генерала Корнилова и позже от генерала Деникина, но, так как я был окружен провокато рами, к тому же не мог быть уверенным в честности намерений эмиссаров, я был сух и осторожен в своих ответах.

Третья категория людей, которых я назвал бы реали стами, была немногочисленна. Сюда входили люди, как Авинов, бывший товарищ министра внутренних дел, мо лодой Муравьев, экссекретарь Извольского и брат пер | вой леди Читэм. Авинов, человек большого ума и объек тивного мышления, был самый рассудительный из всех моих друзей. Это был человек, которого нельзя было не любить. Он был прекрасно образованным и хорошо вос питанным человеком. Его жена, урожденная графиня Трубецкая, принадлежала к одной из самых старинных русских фамилий. Революция уничтожила все, к чему он был привязан в жизни. Но он был проницательней боль шинства своих соотечественников.

Однажды в разговоре, блестяще анализируя револю ционное движение, он с грустью сказал мне, что больше вики — это единственное правительство, которое с мо мента революции проявило признаки силы, и что, не смотря на их диктаторскую тиранию, корни их в массах, и что контрреволюционерам не на что надеяться еще много лет.

Были у нас и еще гости — застрявшие английские миссии, возвращающиеся из Румынии и с Юга.

Был Лепаж, бородатый, хорошо владеющий собой офицерморяк, у которого была трудная обязанность поддерживать сношения с русским флотом на Черном море. Был де Кандоль, эксперт по железнодорожному

транспорту, у которого было поручение в Румынии. Про ездом через Москву он оставил со мной своего помощни ка Тэмплина, которого я включил в штат своей миссии.