История изнутри. Мемуары британского агента.

В гот же вечер, решив, что я могу улучить время, я выехал в Петербург. Там я нашел Кроми и Мака Грзса, английского офицера, который выехал с генералом Пу лем. Мак Грэс меня в одном смысле успокоил. Несколько недель тому назад Троцкий в минуту депрессии высказал предположение, что я был только орудием британского правительства, которое пользовалось мной для того, что бы я успокаивал большевиков в то время, как оно подго товляло антибольшевистское нападение. Я тогда пришел в страшное негодование. Теперь я был сбит с толку. Мак Грэс меня несколько утешил. По его словам, интервен ционистский план не очень продвигался, и у Англии, в сущности, не было политики относительно России. Пока Пуль не представит донесения правительству, никакого решения принято не будет.

В этом заявлении Мака Грзса можно было найти некоторое утешение, хотя бы и отрицательного свойства, но он же меня расстроил. Пуль был сторонником интер венции. Торнхилл, который был в Мурманске, ярый сто ронник интервенции. Линдли, который был нашим упол номоченным charge d'affaires, когда я прибыл в Петербург теперь должен был приехать снова. Это моглГоТн^ч^Гтолько одно. Лондон не доверял мне. Я

вернулся в Москву в состоянии полной подавленности к которой еще примешивалось чувство унижения от того что весь Петербург знал о приезде Линдли, тогда как меня мое правительство не позаботилось поставить об этом в известность.

По приезде в Москву я нашел инструкции из Лондона касающиеся чешского события, и в тот же день вместе со своими французскими и итальянскими коллегами я от правился в Комиссариат иностранных дел.

Прием был холодноформальный. В кабинете Чичери на, длинном и голом, не было никакой обстановки, за исключением стола посередине. Мы сидели на простых деревянных стульях против него и Карахана. Один за другим мы прочли наши протесты. Мой был самый резкий. Я сказал обоим комиссарам, что в течение не скольких месяцев я прилагал все усилия, чтобы привести их к соглашению с Антантой, но они всегда держались со мной неопределенно и уклончиво. Теперь, после того как они обещали свободный выход чехам, защищавшим в свое время славянские интересы и направлявшимся во Францию, чтобы продолжать сражаться против врага, который был также врагом большевиков, они уступили угрозам немцев и с оружием напали на тех, кто всегда оставался их друзьями. Мне было поручено моим прави тельством заявить, что всякая попытка разоружить чехов и всякое столкновение с ними будет рассматриваться, как акт, инспирированный Германией и враждебный союзни кам.

Большевики выслушали наши протесты молча. Они были преувеличенно вежливы. Несмотря на то что у них был повод, они не сделали никаких попыток возражения. Чичерин, более чем когдалибо похожий на мокрую кры су, смотрел на нас грустными глазами. Карахан казался совершенно сбитым с толку. Наступило тяжелое молча ние. Нервы у всех были несколько натянуты, и больше всех у меня, так как совесть моя была не совсем чиста. Затем Чичерин кашлянул.

«Господа, — сказал он, — я принял к сведению все сказанное вами».

Мы неловко пожали друг другу руки и один за другим вышли из комнаты.

Наш протест произвел глубокое впечатление, не сколько месяцев спустя, когда я был в тюрьме, Карахая говорил мне, что его и Чичерина удивила запальчивость

моих выражений. С этого дня они начали 1юдозревать меня. Их подозрения были обоснованны. Прежде^м^ осознал это, я связал себя с движением, кото^ка^ бы ни была его первоначальная цель, было на^влея^ против Германии, a irpora фаллического JJreS

Я должен объяснить мотивы, которые вовлекли меня в такое противоречивое положение. Четыре с половиной месяца я был против японской шпервенижи и вообще всякой интервенции, не получившей санкции большеви ков. Я плохо верил в силу русских аетиболыпе^ских войск и совсем не верил в возможность восстановления восточного фронта против Германии. Кроме того я был в тесном контакте с Чехословацким советом Чешская армия, восстание которой вызвало кризис, состояла из военнопленных. Они были славяне, только формально австрийские подданные, и в начале войны тысячами пере ходили на сторону русских. Они не любили царского режима, который отказывался признать их как самостоя тельную национальность. Они были демократы по ин стинкту, сочувствовали русским либералам и соци алистамреволюционерам. Они не могли дружно рабо тать с царскими офицерами, составлявшими основные кадры в армиях антибольшевистских генералов.