История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Так закончился ужасный бой, в котором 32 тысячи человек героически сопротивлялись 100 тысячам. Он оказался возможным благодаря искусству и энергии Жерара, правильному применению Мармоном его артиллерии, героической преданности маршалов Удино и Виктора и, превыше всего, неукротимой стойкости Наполеона. Он потерял около 5 тысяч человек убитыми и ранеными и вывел из строя 8–9 тысяч солдат союзников. Подобная разница в боевых потерях доставляла, конечно, удовлетворение, но была слабым военным успехом, ибо малейшие потери оказывались для нас гораздо более чувствительны, чем самые значительные потери для коалиции.

Перейдя без происшествий через Об, Наполеон 2 февраля остановился в Пине, а 3-го передвинулся в Труа. После сражения со столь превосходящими силами коалиции нам не переставала грозить огромная опасность. Союзники, казалось, собрали между Бар-сюр-Обом и Труа все свои войска, и если бы они продолжили совместное движение на Париж, их вряд ли удалось бы остановить. После боев 29 января и 1 февраля у Наполеона оставалось не больше 25–26 тысяч солдат. Мортье, с которым он соединился в Труа, располагал примерно 15 тысячами, а генерал Амелине – 4 тысячами, что доводило общую численность сил до 45 тысяч человек. А ведь Шварценберг с Витгенштейном и Блюхером располагали 160 тысячами, за вычетом потерь двух последних боев;

и это было не всё, ибо Блюхер собирался получить подкрепление не только корпусом Йорка, подходившим из Меца, но и корпусом Ланжерона, готовым подойти из Майнца, и корпусом Клейста, оставившим блокаду Эрфурта. Через несколько дней войска коалиции могли дойти до 200 тысяч солдат; как же противостоять им силами 40–50 тысяч? Солдаты по-прежнему верили в Наполеона, хотя некоторое количество молодых солдат и дезертировали, а вот командиры, которые на поле боя показывали солдатам пример величайшей преданности, обладали достаточным опытом, чтобы видеть всю опасность почти безнадежного положения, и вне поля боя падали духом. Они были исполнены великого уныния, которое не давали себе труда скрывать, и мало-помалу уныние начинало охватывать и нижние чины.

Наполеон, однако, не был подавлен. Он обнаруживал новые ресурсы там, где никто не подозревал об их существовании, старался, чтобы их заметили и другие, и выказывал не безмятежность и веселость, что было бы неприличным притворством в подобных обстоятельствах, но выдержку и решимость, приводившие в отчаяние тех, кто хотел бы видеть его более покорным событиям. На французскую армию надвигалась масса, превосходившая ее по меньшей мере в четыре раза, и, подобно туче, она затмевала все взоры и ужасала сердца. Все представляли, как придется давать генеральное сражение под стенами Парижа с силами, настолько несоразмерными, что победа будет невозможна, и всем хотелось любой ценой предотвратить опасность, и предотвратить ее посредством заключения мира, каким бы он ни оказался. Прибыв 3 февраля в Труа, Наполеон был засыпан представлениями благоразумного Бертье и Маре, ставшего благоразумным во времена последних бедствий. Оба самым настоятельным образом выражали твердое желание любой ценой договориться в Шатийоне о мире.

Мир был и в самом деле возможен, ибо в Шатийон как раз прибыли полномочные представители держав коалиции, расположенные подписать мир, но на условиях границ 1790 года и исключения Франции из будущих европейских договоренностей. Коленкура приняли вежливо и холодно, и он догадался, что ему подготовили жестокие предложения, весьма далеко ушедшие от франкфуртских условий. Секретарь австрийской миссии Энгельберт фон Флорет, которому было поручено тайно передать французскому переговорщику благожелательные советы, сказал ему: «Договаривайтесь любой ценой, ибо если вы пренебрежете этой возможностью, как в Праге и во Франкфурте, другой возможности уже не представится».

Напуганный этими советами и желавший узнать, какие жертвы станут навязывать Франции, Коленкур не смог добиться от фон Флорета объяснений, но вынес из беседы уверенность, что ради спасения Парижа, а вместе с Парижем и императорского трона, придется покориться жертвам куда более значительным, чем франкфуртские. Он написал Наполеону и умолял его предоставить ему б\льшую свободу действий для переговоров, ибо инструкции, которые предписывали ему требовать не только Шельду, но и Ваал, не только законного влияния на судьбу уступленных провинций, но и обладания частью их для братьев Наполеона, звучали полнейшей бессмыслицей в таком положении. Не доверяя Маре, он написал Бертье, просил его прислать ему точную информацию о военном положении и заклинал его, как благородного и верного спутника императора, употребить всё свое влияние на то, чтобы тот уступил.