История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Письма Наполеона стали для совета регентства сокрушительным ударом. Те, чье мнение было побеждено, тотчас вскричали, что их мнением интересовались совершенно впустую, коль скоро имеется приказ Наполеона, приказ, не допускавший обсуждений. Но вскоре, когда первые впечатления уступили место размышлениям, изучив процитированные письма, советники стали выступать против подобного их применения. Первое письмо было написано после сражения в Ла-Ротьере, когда уже невозможным казалось противостоять неприятелю. Последовавшие победы, перемежавшиеся, правда, событиями менее счастливыми, делали исход войны неопределенным. То есть обстоятельства переменились, и сегодня Наполеон, быть может, не отдал бы подобных приказов. Но такому истолкованию категорически противоречило второе письмо, отправленное из Реймса 16 марта, на следующий день после победного боя в Реймсе и перед началом движения к крепостям.

Пришлось сдаться и согласиться на отъезд императрицы, который назначили на утро 29 марта. Однако договорились, что Жозеф и министры останутся, дабы руководить обороной Парижа, и уедут только тогда, когда дальнейшая оборона будет невозможна. Сопровождать Марию Луизу поручили великому канцлеру Камбасересу, непригодному к делам военным и к тому же необходимому императрице в качестве советника.

После совещания, последствия которого были столь значительны, Жозеф, Камбасерес и Кларк, сопровождавшие Марию Луизу в ее покои, поведали друг другу свои мысли и признали меж собой, что решение, принятое из повиновения Наполеону, имеет весьма неприятные стороны. «Но скажите мне, – заговорила тогда Мария Луиза, – что я должна делать, и я это сделаю. Вы мои истинные советники, и вы должны научить меня, как мне следует истолковать волю моего супруга». Камбасерес, мудрость которого теперь была бессильна, и страшившийся ответственности Жозеф не осмелились советовать ей ослушаться Наполеона. В то же время решили, что прежде исполнения его воли следует убедиться, что опасность столь велика, как кажется, и настало время применить его приказы. Было решено, что наутро Жозеф и Кларк произведут военную разведку вокруг Парижа, и императрица уедет только в том случае, если опасность подтвердится.

На следующий день, 29 марта, площадь Карусель заполнилась придворными каретами. В них погрузили, помимо багажа императорской семьи, самые ценные бумаги Наполеона, остатки его частной казны, доходившие примерно до 18 миллионов, большей частью в золоте, и, наконец, бриллианты короны. Собралась встревоженная и недовольная толпа, ибо Мария Луиза казалась большинству гарантией безопасности против варварства врага, отъезд же ее казался дезертирством и своего рода предательством. Тем не менее толпа ничего не предпринимала и молчала. Несчастная женщина (она была искренне привязана тогда к делу сына и супруга) металась по своим покоям, ожидая Жозефа, который всё не появлялся, не зная, что сказать и что решить, и плакала. Наконец в полдень, когда несколько сообщений Кларка подтвердили, что легкая конница неприятеля уже заполоняет окрестности столицы, Мария Луиза отбыла и забрала с собой сына, который топал ногами от досады и спрашивал, куда его везут. Куда же везли несчастное дитя?.. В Вену, где ему суждено было умереть без отца, практически без матери и без родины!

Длинная процессия, печальный пример превратностей человеческой жизни, способный напугать всех, кто счастлив, проследовала к Рамбуйе среди недовольных, но молчаливых толп, предвидевших в ту минуту будущее, будто оно обнажилось пред ними полностью. Двенадцать тысяч солдат Старой гвардии сопровождали спасавшийся бегством двор.

Роковой день 29 марта, канун дня еще более рокового, был посвящен приготовлениям к обороне. Жозеф потратил утро на разведку в окрестностях Парижа в обществе нескольких офицеров, что и задержало его ответы императрице, и вынес из своей разведки убеждение, что с имевшимися средствами столица не продержится и суток. Конечно, против 200-тысячной армии неприятеля можно было выставить 22–23 тысячи человек, объединив войска двух маршалов со сборными пунктами Парижа. Конечно, чувство долга и ненависть к врагу превращали 12 тысяч национальных гвардейцев в преданных солдат, но только 3–4 тысячи из них располагали оружием. Нашлись бы желающие и среди населения, но не было ружей, чтобы им вручить. Оборонительные укрепления сводились к нескольким слабо вооруженным редутам и тамбурам без рвов перед городскими воротами.