История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Слава французских армий не понесла ущерба: памятники их доблести продолжают существовать, и шедевры искусства отныне принадлежат нам, по праву более прочному и священному, нежели права победителя.

Торговые пути, столь долго остававшиеся закрытыми, теперь свободны. Не один рынок Франции открывается дарам ее земли и промышленности. Все потребные ей продукты и товары, необходимые для ее ремесел, будут поставляться нашими возвращенными заморскими владениями. Франции не придется более терпеть лишения или же получать эти товары на разорительных условиях. Наши производители вновь расцветут, наши приморские города возродятся, и всё нам обещает, что долгий покой вовне и длительное благополучие внутри станут счастливыми плодами мира.

Одно мучительное воспоминание нарушает мою радость. Я родился и надеялся всю жизнь оставаться верным подданным лучшего из королей и сегодня я занимаю его место! Но он умер не весь: он продолжает жить в завещании, предназначенном для просвещения августейшего и несчастнейшего дитяти, которому я должен был наследовать! И вот, не сводя глаз с его бессмертного труда, проникнутый чувствами, его продиктовавшими, руководимый опытом и споспешествуемый советами многих из вас, я составил Конституционную хартию

, которую вам сейчас зачитают и которая закладывает прочные основы благоденствия Государства.

Мой канцлер ознакомит вас более подробно с моими отеческими намерениями».

Эту простую и достойную речь, посвященную хартии и миру, слушали поначалу в благоговейном молчании, а затем перекрыли рукоплесканиями. Король был восхищен успехом, не только политическим, но и личным. Канцлер зачитал речь, в которой привел причины появления хартии, – с очевидным намерением представить последнюю роялистам как неизбежную и заявить, что она происходит от королевской воли. Затем Ферран глуховатым голосом зачитал текст самой хартии, и, насколько можно было судить при быстром чтении, она удовлетворила и несговорчивых, ибо почти повторяла конституцию Сената.

По окончании чтения канцлер принял присягу пэров и депутатов. Публика, затаив дыхание, внимала громким именам старой монархии, которых не слышала давно, и громким именам Империи, не раз звучавшим в славных бюллетенях Наполеона, а теперь оказавшихся в списке клявшихся в нерушимой преданности Бурбонам.

Церемония совершилась в торжественном порядке и без происшествий, которых так опасались. Людовик XVIII вернулся в Тюильри после шумных рукоплесканий обеих палат и личных поздравлений всех тех, кому почтение дозволяло обратиться к королю с комплиментом. Во всей торжественной церемонии король видел только одно – свою речь, радовался только одному результату – своему личному успеху. Порой рукоплескать государям – большое искусство, как, впрочем, и молчать перед ними. На сей раз рукоплескания палат и публики были как нельзя более кстати, и король радовался хартии так, будто она была его любимым трудом. Но справедливости ради следует признать, что она была в основном детищем Сената, то есть бывших представителей Французской революции, вернувшихся к своим истинным мнениям в день падения Наполеона и не захотевших, чтобы крах этого необыкновенного человека сделался и крахом принципов 1789 года. Следует добавить, что хартия была в некоторой степени и детищем государей-союзников, не любивших, конечно, конституции, но считавших делом чести сдержать слово, данное Сенату в награду за его услуги, опасавшихся безрассудств эмиграции и считавших полезным обуздать их не только в интересах Франции, но и в интересах Европы.

Однако видимость (обманчивую или нет) нередко должно принимать за действительность, и поступили правильно, приписав хартию Людовику XVIII, который принял в ней некоторое участие. Хотя часть членов Сената и была исключена из пэрства, Сенат не мог жаловаться, ибо те из его членов, что были исключены, никак не могли фигурировать при новом порядке вещей. Однако исключение некоторых лиц было достойно великого сожаления. Маршал Массена, к примеру, был исключен потому, что родился в одном лье от границы 1790 года, а маршал Даву – потому что возмутил державы обороной Гамбурга. Законодательный корпус был принят целиком, до его обновления на одну пятую.

Хартия содержала все принципы подлинной представительной монархии и не понравилась только крайним роялистам. Она получила одобрение лучшего из судей, Сийеса, который без колебаний сказал, что с такой хартией Франция может, если захочет, стать свободной и что никакие завоевания Революции не погибли в катастрофе Империи, за исключением наших границ, единственной серьезной и достойной сожалений потери.